Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт - читать онлайн книгу. Автор: Рассел Хобан cтр.№ 19

– Да, – согласился Яхин-Боаз. Он опасался, что, выйди вся правда наружу, его запрут в психушку.

– А это не были случайно зубцы на ограде в зоопарке вокруг клеток с тиграми? – продолжал врач.

– Не видел я никаких клеток с тиграми, когда это случилось, – стоял на своем Яхин-Боаз. Насколько он понимал ситуацию, на него могли наложить большой штраф, аннулировать разрешение на работу, даже паспорт отобрать. Но, конечно, никто б не смог доказать, что он лез в клетку с тиграми.

– Полагаю, в вашей стране существует определенное количество странных культов, странных обрядов, – сказал врач.

– Я атеист, – ответил ему Яхин-Боаз. – Нет у меня никаких обрядов.

Пока врач зашивал раны Яхин-Боаза, ординатор позвонил в зоопарк выяснить, были ли за последние сутки какие-либо происшествия, связанные с тиграми, леопардами и прочими крупными кошачьими. Зоопарку сообщить было нечего.

– Я б не удивился, если б выяснилось, что он носит какой-нибудь амулет, – сказал врач, когда Яхин-Боаз ушел, – я просто не удосужился посмотреть. Они приезжают в эту страну и пользуются всеми благами Национальной системы здравоохранения, но среди своих держатся старых обычаев.

Вечером за ужином ординатор сказал жене:

– В зоопарке творятся такие вещи, о которых рядовой гражданин и не подозревает.

– Среди животных? – спросила жена.

– Животные, люди, – какая разница, если дело доходит до такого? – произнес ординатор. – Культы, половые оргии, всякое. Нашу иммиграционную политику неплохо бы хорошенько пересмотреть, как бы там ни было. Наш образ жизни не сможет неопределенно долго противостоять этому наплыву из-за границы.

– Однако животные, знаешь, – из-за границы, – сказала жена. – Какой зоопарк без них? Подумай, как нашим детям будет их недоставать.

Гретель и Яхин-Боаз в тот день оба не пошли на работу. Яхин-Боаз отдыхал в постели, вся рука – в белых бинтах. Гретель ухаживала за ним – посредством супа, мятного чая, бренди, заварного крема, штруделя. Весь день она готовила и пекла, гремя и грохоча на кухне и напевая что-то на своем языке.

Тем утром, придя домой весь в крови, Яхин-Боаз свалился в обморок, ничего не объяснив, а в карете «скорой помощи» попросил не вдаваться в подробности. Гретель давно уже знала о его ранних отлучках из квартиры, однако ничего не говорила. Если ему нужно куда-то уходить каждое утро без четверти пять, пусть идет без разговоров. В то утро ее ужаснул его вид, но она молча выслушала историю о зубцах на ограде, рассказанную в больнице, – и продолжала не задавать никаких вопросов. Ее вопросонезадавание, как высокое безмолвное существо, весь день бродило по квартире и таращило глаза на Яхин-Боаза.

Почти весь день Яхин-Боаз не мог ничего делать – лишь сосредоточенно тратил все силы на то, чтобы не разъехаться. Змеистая черная блистательная паника, что взбухла в нем, когда он закрыл глаза пред лицем льва, сорвала промокшую гниющую крышку с колодца ужаса в нем, в тот колодец ум его канул, словно гулкий камень.

Он съежился под одеялами, обхватив себя руками, трясясь от озноба, который не могли отвести ни суп, ни бренди, ни мятный чай. Оглядывая комнату, глаза его не могли впитать достаточно света. Во дне же, как ни разнился он от солнечного к серому, нормального света оказалось еще меньше. Сумерки были отвратительны.

Лампы, когда их зажигали, казались немощными, тщетными. Ужас его стоял в нем крепко, пока сам он лежал. Обратно в здесь-и-сейчас его вводило лишь беспокойство о том, как раздобыть льву еще бифштекса.

– Ты пойдешь сегодня в магазин? – спросил он Гретель как бы невзначай.

– Я была там вчера, довольно много всего купила, – ответила она. – Нам ничего не нужно, разве что ты чего-нибудь захочешь.

– Нет, – сказал Яхин-Боаз. – Мне ничего не нужно. Все равно спасибо. – Он стал прокручивать в голове разные способы того, как упомянуть ей про семь фунтов бифштекса. Он не мог, например, сказать прямо: «Возьми семь фунтов бифштекса в мясной лавке». Он не мог сначала трижды посылать ее за двумя фунтами мяса, а потом еще раз – за одним. И он не мог отправиться за ним самолично – вернуться пришлось бы незаметно или в вызывающем молчании.

Пока он размышлял, Гретель сновала по квартире: из спальни в гостиную, из гостиной на кухню, наполняя комнату домашними звуками, невнятно напевая, принося ему кофе, шоколадные батончики, моя, вытирая пыль. Молчание росло в нем, точно каменный столп, а в это время ее вопросонезадавание сновало по квартире вслед за ней, выглядывало у нее из-за плеча и таращилось на него.

Спустя какое-то время Яхин-Боаз сказал с напряжением в голосе:

– Нам хорошо вдвоем, тебе и мне. Все эти месяцы были хороши.

– Да, – произнесла Гретель и подумала: «Ну, вот и начинается, скверные новости».

– Мы можем быть вместе, а можем быть и поодиночке друг с дружкой, – продолжал Яхин-Боаз, – каждый наедине с собой, с собственными мыслями.

– Да, – сказала Гретель. Кто мог на него охотиться? – подумала она. Братья его жены? С ножами? Откуда порезы на его руке? Это не от ножей.

– Мы можем рассказывать друг другу все, всякое, – говорил Яхин-Боаз. – А еще можем позволять друг другу держать в себе такое, о чем не рассказывать.

– Да, – сказала Гретель. Нет, не братья его жены, решила она. Братья другой женщины? Или сама другая женщина? Я на восемнадцать лет младше его. Она что, еще моложе? Красивее?

– Если бы я попросил тебя сходить и купить семь фунтов бифштекса – и не задавать вопросов, согласилась бы ты? – спросил Яхин-Боаз.

– Да, – ответила Гретель.

– Спасибо, – сказал Яхин-Боаз. – Возьми у меня в бумажнике деньги. Он на письменном столе. – Вздохнул, ему стало легче и сонно. Пойдет ли он, не пойдет ли завтра утром встречаться со львом? Он подумает об этом после, когда проснется перед зарей.

Яхин-Боаз задремал. Ему приснилась равнина львиного цвета, и он сам медленно брел по ней, а вокруг ничего не было видно. Из безмолвия за спиной услышал он катящийся шепот, что становился громче, медный и тяжелый.

Не оборачиваясь, знал он, что это колесо, и позыв спасаться стал в нем гигантским, уже не вмещался в тело. Претворить позыв в действие он не мог, потому что в такой громаде пространства бежать невозможно. Негде спастись. Под плоским синим небом лишь вневременной пробел вокруг, и Яхин-Боаз продолжал медленно брести, а позыв спасаться скакал в нем, как бы стремясь разорвать ему горло.

Колесо все ближе, звук – громче, заполнял собой пустоту равнины. Яхин-Боаз почувствовал на своей спине шипастый бронзовый обод – тот сминал его, впечатывая в него свой след, перекатываясь через него, но не катясь дальше, не укатываясь прочь. Вот вновь наехало сзади, гулкое голосами, и на ободе его теперь, вращаясь вместе с колесом, были гробы отца его и его матери.

Колесо еще раз перекатилось через него, разнося гробы в щепки, вминая мертвые тела в его тело, – мужское естество его отца, живот и груди матери, что стали теперь животом и грудями его жены, и уже ее тело на колесе сминало его. Он повернулся и приник к ней, лицом к лицу и передом к нагому переду, а колесо давило его. Это ничего, подумал он. Это путь назад, колесо отнесет меня назад. Мир теперь не пропадет. Мир и я будем снова.