Белое братство - читать онлайн книгу. Автор: Элеонора Пахомова cтр.№ 80

– Все, сдаюсь, твоя взяла, – прохрипел Стрельников, отползая назад и подняв руки в примирительном жесте. – Мирослав, мы в двух шагах от цели, сейчас не время чудить. Без меня ты не дойдешь, хорошо подумай.

– Да пошел ты, – зло процедил Погодин.

– Ну, тогда добивай, раз начал.

Мирослав был на взводе. Воспоминания о том, как Стрельников на его глазах убил ни в чем не повинных, уже ставших ему не чужими людей; чудовищная правда о массовых жертвах; адреналин, вызванный схваткой, в которой он сам чуть не погиб, – все это в нем билось и рвалось, закручивалось, словно вихрь, сметающий внутри все человеческое, осознанное, и вовлекая это в свою смертоносный воронку. Он смотрел на человека, сотворившего все это с такой легкостью, и действительно чувствовал, что почти готов на убийство. Рукоять ножа удобно лежала в руке, тело пульсировало жаждой действовать.

– Что, мой мальчик, не хватает духа? – подначил Стрельников, оскалив окровавленный рот. В межзубных впадинах блестела красная жижа, как у дикого зверя, только что растерзавшего добычу. Над оскалом лихорадочно сверкали глаза. – Ну, давай же, Мирослав, не расстраивай дядю Володю, нельзя быть таким жалким слизнем. На кону твоя жизнь! Жизнь роскошная, усыпанная папочкиными миллионами. Неужели ты ей не дорожишь? Всего-то надо всадить мне под ребра нож. Честно предупреждаю, если ты этого не сделаешь, то сильно рискуешь. Ну же, ничего сложного. Все бывает в первый раз, нужно лишь переступить черту. Дальше будет куда проще.

И он рассмеялся хрипло, сквозь боль.

Тяжесть и холод рукояти ножа в моменте стало для Погодина самым ярким и реальным чувством из всех прочих, которыми пульсировало его израненное тело. Боль, ломота – все поблекло, уменьшилось, отдалилось. Явственным остался лишь холод на ладони. «Переступить черту… Переступить черту, – усталым шепотом звучало в голове. – Черта – она же точка невозврата…» Казалось, что холод металла не уступает теплу тела, подстраиваясь под температуру, но, наоборот, поглощает его, медленно распространяясь по руке, поднимаясь выше к локтю.

Он видел перед собой Стрельникова, загнанного, но опасного, и попытался представить, как заледеневшую руку с ножом обжигает его горячая кровь. «Убью его, и сам стану мертвее трупа…» – вдруг подумал Мирослав, будто не свою, пришедшую извне мысль. Он представил, как наползающий холод окутает все его тело и останется с ним навсегда, а возможно, заставит жаждать новой порции тепла, отнятой у кого-то живого. «Зачем мне мертвый я? Не слишком ли тяжелая ноша – бездушная почти 90-килограммовая туша, которую придется тягать еще лет 50?»

«Я жалею не о том, что поторопил свою смерть, а о том, что умру искушенным», – прозвучал в голове раскаянный голос старика Роднянского. Рука с ножом сама собой ослабила хватку, из готового к расправе тела исчезло напряжение. Стрельников рванулся с места молниеносно и ловко, занося над ним зажатый в руке камень. Но Погодин каким-то чудом успел, пусть недостаточно, но податься вбок. Удар прошел по касательной. Мирослав упал, на секунду ослепнув от боли, а когда зрение немного прояснилось, увидел, как Стрельников, усевшись сверху, зажав коленями его руки, снова заносит над его головой булыжник: «Твое время вышло. Ты меня разочаровал…»

Лежа без сил, придавленный к земле, Мирослав даже не попытался дернуться. Все было кончено. Но булыжник так и не обрушился на его голову. Всем своим весом в хищном прыжке на Стрельникова навалилась Алиса, с утробным рычанием вцепившись клыками в его шею. Горячая черная кровь брызнула Погодину на лицо. Повалив обмякшее тело, Алиса не могла успокоиться и в остервенении трепала зажатую клыками плоть. Стрельников затих, голова его мотылялась по земле, словно он стал тряпичной куклой.

«Вот тебе и закон природы… – мелькнула слабая мысль в угасающем сознании Мирослава. – Но как она избавилась от привязи и намордника?» Он повернул голову в сторону. Взгляд мутнел, сопротивляющееся сознание влекла в белую пустоту неодолимая сила. Пытаясь сфокусироваться на том месте, где была привязана Алиса, сквозь потусторонний белый свет ему удалось различить фигуру человека рядом с деревом, обмотанным веревкой. Это был Нима Ринпоче, он, как всегда, безмятежно улыбался, ветер трепал смешные помпоны желтой шапки и подол бордового уттара санга. В руке он держал собачий намордник.

Лама приблизился к Погодину так плавно и быстро, будто вовсе не касался земли. Склонившись, он коснулся затылка Мирослава, пристально вглядываясь в его лицо, и сказал: «Ты достоин, но время твое не пришло…»

Погодин попытался улыбнуться, но не вышло. Несмотря на старания, веки сомкнулись, и все вдруг будто сделалось невещественным – и его болящее тело, и холодная бугристая земля под ним, и жесткий ветер. Белый свет под смеженными веками вспыхнул ярко, но не обжигающе. А потом в этой пустоте возникла точка, которая стремительно приближалась и росла, пока Погодин не различил в ней колесо Сансары – круговорота рождения и смерти в мирах, ограниченных кармой. Мара – демон-искуситель, повелитель смерти, зла, воплощение духовной гибели, трехглазый, увенчанный короной из человеческих черепов, держал колесо в когтистых руках, умостив на него клыкастую пасть. Считается, что, искусив человека злом, Мара приносит ему духовную смерть, но дает почувствовать себя сверхчеловеком, которому позволено все ради достижения высшей цели. В самом круге Мирослав видел пестрые миры: мир богов, мир завистливых полубогов асуров, голодных духов претов, мир животных и мир людей. Мир людей был исполнен невежества и страданий, из-за которых они цеплялись за свое бытие, тем самым порождая карму, отправляющую их на новый цикл существования в одном из миров. Но только из этого мира путь вел к просветлению.

А потом была пустота.

* * *

Мирослав не знал, сколько времени прошло до того момента, когда ему довелось снова открыть глаза. Поначалу он даже не понял, что взгляд его ощупывает явь, – все вокруг было таким же белым, как тот свет, который он видел, проваливаясь в забытье. Но вот он различил угол между потолком и стеной, посмотрел правее – дверь из хрома и стекла, такие же окна, до середины стены прикрытые белыми жалюзи, за которыми просматривался светлый коридор. Больница? Он повернул голову еще правее. Рядом с ним в кресле сидел отец, осунувшийся, заросший. На лице его дрожала неуверенная, измученная улыбка. Он сжимал в руке пульт вызова врача и смотрел на Мирослава с такой любовью, что датчик пульса рядом с кроватью запищал чаще.

– Где я? – сказал Мирослав первое, что пришлось, лишь бы подать голос.

– В Гонконге. В лучшем госпитале, теперь все будет хорошо.

– А Алиса?

– В отеле. В больницу с собаками нельзя.

– Извини меня, так получилось, – глядя на бледное, болезненное лицо отца, Мирослав не смог обойтись без этой фразы.

– Бывает. Шамбалу-то нашел? – Дмитрий Николаевич держался молодцом.

– Почти, пап, почти… Если бы не Алиса и лучший госпиталь Гонконга, то кто знает.

– Презираешь меня, да?