Белое братство - читать онлайн книгу. Автор: Элеонора Пахомова cтр.№ 32

Лама говорил, а профессор на всякий случай переводил те предложения, в которых встречались буддийские слова. Было заметно, что Стрельникова утомляет такое многоголосье, он вздыхал и старательно делал вид, что больше занят пейзажами, чем мыслями монаха.

– Анатолий Степанович, прекратите уже переводить эту буддийскую ересь. Уши вянут, – наконец попросил он сдержанно.

Тем временем водитель сильно снизил скорость, лавируя на серпантине над крутым обрывом, и в открытое окно со стороны Стрельникова залетело жужжащее насекомое, похожее на пчелу. Оно описало быстрый круг по салону и забилось в правом верхнем углу лобового стекла. Владимир Сергеевич без лишних раздумий взял с бардачка глянцевую брошюру и хлопнул ею по тому месту, где пчела секунду назад пыталась найти выход на волю. Ринпоче только руку вперед протянул, но сказать ничего не успел. Поняв, что судьба насекомого решилась окончательно и бесповоротно, монах сложил руки в молитвенном жесте и зашептал скороговоркой по-тибетски.

– Нельзя наносить вред живым существам, и тем более лишать их жизни. Пчеле не стало хуже оттого, что вы убили ее, такова ее карма, и я помолился о том, чтобы она не переродилась в низших мирах. Но свою карму вы сейчас отяготили.

Владимир Сергеевич хмыкнул и только глаза подкатил, что сидевшие сзади могли наблюдать в зеркале заднего вида.

– Дорогой Ринпоче, – сказал он, – видите ли, в чем дело. Карму человека, который делал бизнес в России в девяностых годах, очень трудно, практически невозможно отяготить убитой пчелой.

– Сейчас не девяностые, – вмешался Погодин, – и ты вполне мог бы подарить пчеле право на жизнь.

Стрельников глубоко, устало вздохнул.

– Нет, мой мальчик. Мой добрый, хороший, наивный мальчик, – начал он, казалось, спокойно, но в его искусственно приглушенном голосе уже чувствовался металл, – ты очень ошибаешься. «Девяностые» были задолго до тысяча девятьсот девяносто первого года и, больше того, будут до конца существования жизни на этой планете.

Он обернулся и пару секунд молча смотрел Погодину в глаза так, будто пытался отрезвить его ледяной голубизной радужек.

– Я вашему молодому, тепличному поколению сильно удивляюсь и даже расстраиваюсь глядя на вас. Как вы, наивные, вскормленные на родительских пожитках, оторванные от реалий, нежные цветы, можете верить в то, что природа человека способна измениться под влиянием религиозных учений, прогресса, цивилизации, демократических иллюзий, пацифистский идей или какой-нибудь еще утопической херни? – голос Стрельникова, казалось, не набирал громкости, но отчего-то звучал явственней, четче, мощнее, так, что слова его наполняли салон какой-то плотной субстанцией, тесня пассажиров. – Насколько сытым и тупым должно быть ваше поколение, чтобы верить лишь книжкам и настроениям, скажем так, «прогрессивной общественности», и не чувствовать своего животного первоестества? Того первоестества, которое было сутью природы наших предков. Я говорю про изначальную природу живых существ, созданных, чтобы выживать в условиях естественного отбора? И звери, и люди, и боги имеют природу одну и ту же, и наличие или отсутствие интеллекта эту природу не меняет и не отменяет ее. Как вы можете верить в то, что демократия, равенство и братство могут всерьез стать реалиями этого мира? Неужели вы правда думаете, что в человеческом обществе у всех всего может быть поровну? Что кто-то беден, а кто-то богат лишь потому, что в этом виноват политический строй или злой дяденька у власти? Независимо ни от чего, в любые времена кто-то может отвоевать свое место под солнцем, притащить в дом шкуры и еду, а кто-то нет, потому что он слабее физически и морально. Таков закон природы, и никакие искусственные ухищрения его не изменят. Как бы ни уговаривали сильных сровняться с большинством слабых, они все равно, так или иначе, будут следовать своей природе. Во все времена и при любом строе они будут достигать своего олимпа – денег, власти, лидерства, и прижимать, вас, наивных слабых утопистов, к ногтю. Этот круг замкнут изначально, так он задуман, и никакие прогрессивные идеи его не разомкнут. Я понял это еще тогда, в перестройку, на шкуре ощутил. На вот этой своей собственной шкуре! – Стрельников снова обернулся к Погодину. – Конец двадцатого века шел, а законы выживания остались ровно теми же, что и тысячи лет назад. Ничего в них не изменилось, такие же они и сейчас. Как ты думаешь, что испытывает человек, который впервые в жизни взводит курок перед лицом другого человека? Взводит, смотрит в глаза, как я тебе сейчас, и принимает сложное по-первости решение: лишить ли того, другого, жизни или нет? Имеет ли он такое право? Не знаешь? А я тебе скажу! Этот человек испытывает озарение, если он не псих и не имбецил. Озарение это заключается в простой мысли, которая вдруг становиться понятна и близка, а раньше казалась лишь затасканной цитатой из книжки: «Либо я, либо он». В этот момент обнажается звериное нутро, покрытое толстым слоем хлама, который веками набрасывает на человека цивилизация. А потом, поняв и приняв свою изначальную суть, такой человек чувствует потребность стать самым сильным зверем в стае. Такова природа…

Внезапно, достигнув предела внутреннего накала, Стрельников осадил сам себя – резко замолчал, развернулся к лобовому стеклу и откинулся на спинку кресла так, что она качнулась. В салоне стало очень тихо, и только ветер шумел, скользя вдоль бортов джипа. Мирослав обернулся назад. Алиса не спала, но тихонько лежала, примостив морду на передние лапы, глаза ее будто виновато смотрели то на Мирослава, то в сторону, а верхнее веко сложилось удивленным уголком. Бешеная энергетика, с которой в салоне пульсировал монолог Стрельникова, казалось, вытянула силы всех присутствующих. Разговаривать больше не хотелось. Мирослав чувствовал опустошение и потребность восстановиться.

К счастью, уже минут через двадцать настало время первого привала. Джипы остановились, и путники выбрались из них, потягиваясь и разминаясь после долгого сидения. Погодин задышал полной грудью на вольном просторе, Алиса начала носиться со скоростью лани, выписывая круги на пригорке по большому и малому радиусам. Члены группы зашуршали и загремели вещами, готовя место для перекуса. Кто-то из местных жителей, завидев Ринпоче, разнес весть о нем в близлежащем селенье, и во время привала монах был занят тем, что благословлял пришедших к нему тибетцев, среди которых было много детей, чумазых и бедно одетых. От них лама не брал подаяния, а, наоборот, раздавал купюры, выуживая их из сумки. Роднянский крутился вокруг этого действа с фотоаппаратом, видимо готовясь писать очередную монографию.

Позже был еще один привал, а потом остановка на ночлег. К ночи все чувствовали приятную усталость и, после целого дня в пути, с удовольствием предвкушали восемь часов в горизонтальном положении, пусть даже и в палатках. Желтые и красные шатры выросли быстро, как сказочные грибы, уютным полукругом. Небо уже затянулось темно-синим, почти черным бархатом, на котором казались совсем близкими мириады удивительно ярких, мигающих звезд.

Ужин вокруг костра прошел мирно и дружественно. Под таким небом любые прения и недовольства казались неуместными, лишними. Роднянский все расспрашивал о чем-то ламу на непонятном большинству присутствующих языке, монах за ужином дурачился, цепляя себе на уши бананы и отпуская шутки. Стрельников смотрел на огонь, а Погодин в небо. Бойцы Владимира Сергеевича скоро отделились от компании у костра и присели в стороне – курить и обсуждать что-то свое.