Белое братство - читать онлайн книгу. Автор: Элеонора Пахомова cтр.№ 28

Страница

Вчера на работу приходила девушка, которая продает косметику. Разложила на столе баночки с кремами, разноцветные коробочки, помады, каталоги всякие. Девчонки так и налетели, стали выбирать, рассматривать. И я подошла. «Омолаживающий есть крем?» – спрашиваю. И тут Маринка так искренне удивленно говорит: «Петровна, а тебе зачем?» В этот момент она не хотела поддеть меня или обидеть. Она удивилась по-настоящему, по-детски, потому что – зачем мне крем? Крема – это атрибуты мира других людей, тех, кто не относится к серой безликой массе. Я не стала ей ничего объяснять. Для чего?)) Да и сама я удивилась от ее вопроса не меньше, чем она от моего. Впала в такой же ступор. Это ее искреннее удивление вдруг отразило меня, словно зеркало, в котором я увидела себя глазами других. Я вдруг увидела, что для них меня как бы нет. То есть жизни у меня нет, с эмоциями, мыслями, чувствами. И надежд на будущее, в котором мне бы хотелось быть как можно менее морщинистой, мне вроде как тоже не полагается. Словно бы я – это приведение. А зачем приведению крем, в самом деле?

А ведь я не полая внутри. Там, внутри меня, все то же самое, что у других, просто все это скрыто под многослойным налетом тусклой, безысходной действительности. И желания у меня те же, женские, человеческие, и надежды, и даже мечты (куда же без них?). Я чувствую себя хамелеоном, который маскируется под цвет окружающей его среды.

Яркие краски, эффектные наряды, нарумяненные щеки – разве все это монтируется с той реальностью, которая мне выпала? Разве уместно будет прошуршать цветастым шелком по вонючему темному подъезду и грязному автобусу, набитому усталыми людьми? Разве эта тяжеловесная, подавляющая реальность не превратит аляпистую расцветку в родственное ей тускло-серое полотно, покрыв его слоем пыли и грязи уже к концу дня? Я и не пытаюсь бросать вызов действительности, противостоять ей явно, открыто. Но я позволяю себе мечтать. Оставаясь одна, я абстрагируюсь от всего, закрываю глаза и становлюсь собой.

А крем я все-таки купила)). Догнала продавщицу у самого выхода и тихонечко купила этот крем. Перед сном мажусь. Мне нравится засыпать, чувствуя его запах и влажную скользкость щеки)). А еще, запуская пальцы в белую вязкую массу в красивой баночке, я чувствую себя женщиной, самой что ни есть настоящей, вне реальности!))»

«Жесть! Это просто жесть!» – думала Света, читая очередное признание обезумевшей фанатки. Сочувствие как таковое было ей не то чтобы чуждо, но казалось бесполезным и неудобным рудиментом, который непонятно зачем сохранился в ее организме. Света все ждала, когда это вредоносное чувство наконец атрофируется окончательно и перестанет напоминать о себе не к месту появляющейся колкой щекоткой в области сердца. Когда-то давно (сейчас уже казалось, что в прошлой жизни) сочувствие, острое как нож, то и дело ранило ее почем зря. Но в то время Света была еще мягка и слаба, как желейный пудинг, колыхающийся на тарелке от любого толчка, и нож легко входил в эту податливую субстанцию.

То было время, когда она только приехала в Москву и все никак не могла приноровиться к столичной действительности. Москва оказалась в десятки, а то в сотни раз больше и многолюдней ее неблагоустроенного, но компактного городишки. В том маленьком пространстве было не много счастливцев, украшавших собой реальность, но радость и беда каждого были у всех на виду со всеми причинами и следствиями, а потому воспринимались естественно, как данность. Например, все знали, что у Марьи Семеновны погиб единственный сын и теперь она коротает старость одна. Все знали, сочувствовали, помогали, чем могли, но вид старушки не рвал никому сердце, потому что ее горе являлось частью общего полотна жизни города, должны были быть в нем и такие зарисовки для полноты картины. В Москве же несчастные люди ослепляли Свету своим видом, как яркие внезапные вспышки, вызывая резь в глазах. Она не понимала, откуда они берутся и куда бредут. Взгляд выхватывал их из пространства и скоро отпускал, а воображение дорисовывало детали, зацепившись за отчаянные глаза, сутулую спину, несвежую заношенную одежду, торопливый шаг и нервную дрожь.

А потом Света вдруг поняла, отчего ей так пронзительно жалко всякое неприкаянное в Москве создание, хоть человека, хоть собаку, – потому что сама она является частью этой обездоленной группы, сама жмется к людям, теряясь в огромном пространстве, как в диком лесу, испытывая фантомные боли от пинков и зуботычин. В ней отзывается состраданием не их боль, а ее собственная, уже изведанная.

Чем неистовей Света продиралась в категорию благоустроенных и успешных; чем больше прилагала усилий, перешагивая через себя; романтических иллюзий разменивала, познавая реальность; провинциальной простоты вытравливала – тем шире становилась разделительная полоса между ней и представителями той группы, в которой она когда-то была. Теперь, наталкиваясь на них и с одного быстрого взгляда угадывая их надежды и чаяния, понимая их неприкаянность и растерянность, она уже никого не жалела. Точней, что-то внутри нее шевелилось, но это что-то Света душила в зародыше, впадая в тихий, выжигающий все прочее, гнев: «А какого хрена вы все как сомнамбулы? Претесь в Москву и думаете, что тут вам ни за хрен собачий бешеные тыщи платить будут и на мерседесах катать! А потом ходите, как побитые собаки, на жалость давите. Раз понаехали, то либо шевелитесь, либо проваливайте. Да, да! Шевелитесь, как шевелилась я, и платите так же дорого за то, чтобы сидеть теперь на моем месте».

Былая чувствительность теперь казалась Свете чем-то постыдным и нелепым, как пережиток прошлого или старые изношенные сапоги, случайно завалявшиеся на антресолях. Наткнешься нечаянно на эти пыльные калоши, повертишь в руках, поражаясь нелепости и простоте фасона, и подумаешь: «Ужас какой! Неужели я когда-то воспринимала это всерьез? Смех и грех». Так и с сочувствуем.

Читая сообщения Блаженной, Света с каким-то извращенным удовольствием отмечала, что сочувствие не беспокоит ее, не колется и не щекочет, ну разве что самую малость, почти неощутимо. Наоборот, вместо него она испытывает странное упоение. Возможно, потому, что лет через двадцать на месте Блаженной, могла бы оказаться она сама. «Да, да, – думала Света, – вот так точно оно бы со мной и случилось, если бы я осталась в своей дыре. Совсем раскисла и отупела бы там от скуки, а незадолго до прихода климакса вдруг обнаружила бы себя бесформенной, никому не нужной теткой, которая только готовится жить. Как хорошо, что я нашла в себе силы сбежать, и неважно, чего мне это стоило. Неважно. Важно, что на месте Блаженной я не окажусь уже никогда».

Нет, но это надо же было так втюхаться в Вадика? Смешно, право слово! Хотя, чего удивляться – выверенный ею образ продуман до мелочей. То от его имени она напишет в соцсетях поздравление, к примеру, с Восьмым марта, типа: «Милые женщины, вы наше все! Что мы, мужчины, без вас? Вы наши берегини, хранительницы света и тепла…» – и бала-бла-бла на три абзаца; то про необходимость защиты дикой природы; то фото повесит побрутальней. Филигранная работа. Знала бы эта Джульета, что ее дражайший Ромео не только рохля, но еще и импотент. Ну, почти. Может только с «Виагрой», да и то пыхтит и корчится, как будто ему зубы без анестезии лечат. Так что в романтическом смысле толку с него чуть, скорей наоборот, одно расстройство. А вот в качестве проходного билета в лучшую жизнь вполне себе сойдет. А там и поменять можно будет на кого-то посвежее.

Страница