По велению Чингисхана - читать онлайн книгу. Автор: Николай Лугинов cтр.№ 97

«Ты неплохо жил в этом срединном мире, Джамуха… – тихо пел вождь, не остерегаясь чужих ушей. – Народ твой со времен твоего младенчества принял тебя, как повитуха, в свои ладони. Он нянчил, пестовал тебя, он не давал тебе познать и малого золотничка нужды – ты всегда был богат, в отличие от андая… Но обманул ли я их надежды и упования? Полунищее племя, со времен древних тюрков не смевшее поднять глаза к звездам небесным, я вывел в избранные и стал первым великим вождем этого народа, соперничая с великанами! Но Господь Бог Христос дал мне хорошего щелчка, как насекомому, возомнившему себя императором ослиной шкуры до той поры, пока удар ослиного хвоста не прервет его царствования и самой жизни… Бог не дал мне потомства, а народ предал меня, чувствуя, что судьба его в руках слепца… Ты слепец, Джамуха. Ты никогда не хотел понять, что всякая вещь имеет изнанку, что друг и враг бывают случайны, как попутчик на караванной тропе. Ведь считали же мы друзьями мэркитов, Тохтоо-бэки, найманов, Кучулука, кэрэитов… Пока наша сила не подвергалась сомнению, пока были уверены, что шутя разгромим монголов Чингисхана и разделим их добро – до тех пор шелестели слова славословий, как низкая трава у входа в сурт, и гремели бубны клятв в преданности и верности мне… Где все это теперь? Древние правители говорили: «Для имеющих головы и без оных, для славных и бесславных – владыка – Божий дар. Только кажется, что его выдвинули снизу. На деле он избранник Господа Бога Отца, всевышнего, всемогущего, всеединого. Вот почему владыка иногда – кара несчастному народу, а иногда – удача счастливого народа»… Так что на все воля Божья. И я в Его воле, и мне отвечать за содеянное пред лицом Господа… А Дабан – у него все впереди… Он мог быть моим сыном, а станет сыном Тэмучина. В наше время нет человека, подобного моему андаю, а других времен я не знаю. Он поверил в наш народ и народ поверил в него, о Господи! А народ наш подобен благородному белому хрусталю, и он достоин жить в благородных белых кибитках – так я скажу Дабану. Я скажу ему: ты не будешь питать ненависть к человеку, который знал тебя как друга своего врага, но все же пригласил тебя к себе и оставил при тебе оружие! А ведь именно так поступит Чингисхан! Запри это у себя в уме, скажу я, но противостояние наше с андаем – это борьба наших окружений за владычество над Степью. Оказалось, Тэмучин – богатырь из рода монголов, а я, твой гур хан – всего лишь главарь шайки, азартный игрок в кости… Иди к нему. Иначе где и как ты можешь завоевать славное имя настоящего полководца? Твои задатки могут принести плоды только под благодатным крылом великой личности, каковой и является андай…»

Джамуха отложил в сторонку свой серебряный щит, через голову снял с груди ханский ярлык, носимый в особо важные моменты бытия, и завернул его в чистую рубашку из китайской чесучи, которую надевал перед сражениями. Сверток и нож с ножнами он сунул в пустой узороченный колчан, сам встал и с хрустом потянулся, словно пытаясь дотронуться руками до неба, куда рассчитывал скоро прийти к Божьему суду.

* * *

После того, как поели гусиной похлебки и Джамуха утер губы лоскутом из цветной ткани в знак окончания трапезы, он попросил у Дабана нож, выстругал острую спичку из стланика и стал чистить ею зубы. Дабан, уминающий мясо со львиной яростью, вдруг перестал жевать и уставился на пояс гур хана.

– А где же твой нож в золотых украшениях? – спросил он, и кадык его задергался, освобождая от пищи рот и проталкивая ком мяса в туго набитую утробу.

– Ешь, ешь! – ответил гур хан. – Много будешь знать – мало станешь есть!..

Однако Дабан уже запил съеденное архи, чтобы взбодриться, вспугнуть сытную сонливость, и тоже утер губы пестрым лоскутом ткани.

Джамуха с видом бездельника все еще чистил зубы, с прищуром глядя на юношу. Наконец сказал:

– Ты отправляешься в ставку, – и, протянув руку к узороченному колчану, взял его. – В этом колчане – мой ханский ярлык и золотом убранный нож. Отвези его своей хотун…

– Да! Но как же…

Джамуха, казалось, не слышал этого мышиного писка. Он снял свой лук:

– Это мой подарок тебе, верный Дабан, сын мой… Ты знаешь, что оружие – самое дорогое, что имеется у воина…

– Так зачем же ты отдаешь его мне, недостойному, гур хан?!

Они стояли друг против друга, и в руках каждого лежал один конец лука. Только руки Джамухи уже не сжимали изогнутую под тетиву излуку, а руки Дабана еще не сжались, принимая священный дар.

– Бери! – приказал вождь.

– Ты сказал! – ответил воин.

– Это знак моей веры в тебя, сынок. Мне уже не уйти от судьбы, твой же путь еще только начинается. И что бы ты потом ни услышал обо мне – вспомни мои слова: стыдись быть бедным и незнатным, когда народ дает тебе путь; стыдись быть знатным и богатым, когда народ в беде… Когда-то я отправил в дар андаю своего конюха Хорчу – теперь, говорят, он уже в чине тойона-тумэнея. Из ставки поедешь к нему и скажешь от моего имени: «Хорчу-тойон! Мой Хорчу! Отблеск твоей славы осветил темноту моих последних мучительных дней, умаслил мою черствеющую душу. Потому отправляю тебе мою последнюю радость – Дабана. Веди его по своему пути, сделай славным полководцем». А чтобы Хорчу не усомнился в твоих словах, передай ему вот это старое огниво, золото на оправе которого потускнело, как и жизнь твоего гур хана…

Голос Джамухи дрогнул. Он наклонился к Дабану и понюхал его лоб:

– Скачи, сынок! Я посмотрю тебе вслед…

И отвернулся в южную сторону, куда простиралась привольная степь, куда удалялся цокот копыт Дабанова жеребчика. И стоял, пока сыновний лучик равноденственного солнца не сверкнул на остроконечном железном шлеме последнего его, гур хана, всадника.

* * *

Джамуха снял золотой пояс, подаренный ему некогда андаем, и положил его на землю, словно поклонился ей. Попробовал на вес и ощутил тяжесть отделанной серебряной сканью и золотой насечкой сабли – положил ее туда же, а сверху водрузил высокую ханскую шапку.

Никого вокруг! Как же свободно дышится!

Он раскинулся на своем теплом черном камне и уснул, как умер.

«О, несчастье! Оно является опорой счастья. О счастье! В нем притаилось несчастье», – так говорили древние китайские мудрецы. Джамуха проснулся на закате дня, разбуженный тревожными возгласами турхатов: внизу, на берегу озерца шириной в два полета стрелы, расположились на ночевку несколько сюнов монгольских воинов. Можно было подумать, что это ставка мэгэна Чжаохури, охраняющего границы степи. Именно такое почетное звание получил некогда Тэмучин от цзиньского министра Ченсяна за помощь, оказанную цзиньцам в походе на татар. Тогрул-хан тогда же был удостоен титула «ван-хан». Все это вспоминал Джамуха и думал, что судьба идет ему навстречу, давая возможность сойти вниз и без хлопот сдаться мэгэней-тойону. Если Джамуху узнает кто-нибудь из старых советников, то быстро переправит его в ставку Чингисхана.

– Ну, как добыча? – спросил он своих турхатов, которые выбились, видимо, из сил окончательно. Они не обращали внимания на сложенные в кучку пояс, оружие и шапку гур хана. Чем были заняты их мысли? – Садитесь есть, в котле гусиная похлебка…