По велению Чингисхана - читать онлайн книгу. Автор: Николай Лугинов cтр.№ 71

Вот гур хан поднял руку и произнес:

– Снег опал – не пора ли устроить облавную охоту?

Радостью отозвались эти слова во всем существе Маргай-тойона.

– Хоп! – ответил он. – Дадим нукерам порезвиться!

– Собери два-три сюна… Остальные тоже пусть отправляются на охоту, но охрану стана усильте. Известите всех, кто живет отдельными станами: чадаранов, хатагы, салджетов, дюрбенов и унгуратов – пора охоты! – и Маргай-тойону показалось, что конь Джамухи заиграл под седлом.

– Уруй! – сказал он еще раз, подчеркивая свою готовность исполнять и действовать. – Когда выступаем?

– На рассвете!

* * *

Ача-хотун произрастала из корня древнетюркских ханов.

Иссыхала тонкая ветвь векового дерева, и в скорбной устремленности своей бездетной жизни она часто приходила к мысли: уж не отголосок ли ее судьба той тяжкой поступи предков, которая на необъятных просторах матери-земли растаптывала судьбы целых племен и народов?.. Горят небесные костры – Стожары. Отошедшие в иные миры люди становятся видимыми и невидимыми глазу звездами, а когда они падают – не есть ли это знак того, что наконец свершилось неведомое возмездие из глубины веков и на земле чей-то род прервался?

Прошла первая огневая охота после долгой зимы, и люди, сидящие у сытых костров, едят уже не сушеную баранину с подсоленной водой, а сочное парное мясо диких оленей и их детенышей. Ача-хотун едва не плачет: ей жаль детенышей и жаль Джамуху.

«Если бы он взял в жены другую! – печалится ее болящая душа. – Она родила бы ему кучу детей, и норов его изменился бы в отцовстве! Иной тропой направил бы он коня своей судьбы… И люди-изгнанники, что сегодня свежевали первую добычу весны, не боялись бы произнести слова о будущем, словно понимая, что общего будущего у них нет… Нет – потому что их вождь не стал отцом своему сыну, а значит, и им. Он остался мальчишкой, а виновата в этом я, Ача-хотун! Мой муж храбр и бесстрашен, он – истинный полководец, а не Чингисхан. Но андай, с детства приученный заботиться отцовскими заботами, умеет подчинить себе великих воинов, как малых детишек: кого игрушкой славы, кого умным словом, кого мыслью, летящей дальше самых легкокрылых стрел… Мой же любимый – изгнанник!»

Она слышала звучание струн хура, от которого затрепетала, как девчушка, на ухо которой шепчет запретные слова красивый раб-иноземец. Она знала, что люди, пирующие у костров, попросят ее спеть им, справедливо считая ее пение волшебным, и была готова запеть. Тогда река полной тишины станет безбрежной и никто не знает, куда откочует песня ее горькой и светлой печали. Не к тем ли небесным кострам, где еще не зажглась ее метка и еще не скатилась к земным кострам, возле которых еще десятилетия и века будут предаваться кратким земным радостям обнадеженные люди.

Ача-хотун взяла хур и запела.

Люди встали у костра плотным кольцом, околдованные ее голосом, который хотелось потрогать, как диковинную птицу, как сочную степную траву, как серебряную иглу, в ушко которой вдернуты разноцветные нити. Но что за чудо человеческий голос, если в нем нет стона и плача, нет стенаний, подобных шаманским, а душа слушающего пение не готова исторгнуть слезы. Уж не слеза ли – зародыш песни? Уж не песня ли – семя души певца, искусно вливаемое в чужие души и роднящееся с ними? Пой, хотун, пой… Пой, сирота! Расплескай до дна, опрокинь свою душу, в ней накопилось столько бессмысленных страданий и боли…

И лишь один человек казался невозмутимым – Джамуха гур хан.

* * *

Невозмутимость Джамухи была невозмутимостью канатоходца. По канату, натянутому над пропастью между смертью и жизнью, он шел, а пока шел – жил. Он уже не хотел, чтоб кто-либо следовал за ним, ибо раньше этот тонкий канат под ногами казался Джамухе широкой тропой от жизни к жизни, от подножия кургана – к его вершине. Иногда он мнил себя сильнее и могущественней всех, а нынче ему все чаще кажется, что есть Некто, по ладони которого он ползет, как божья коровка, а морщины и линии этой ладони кажутся ему горами, реками, долинами…

И в моменты небесных прозрений самый воинственный человек существом своим вдруг понимает все спокойствие овцы, идущей на заклание, – судьба ее предопределена свыше. Так зачем же многолетние мытарства и пролитая кровь, зачем трата сил на одоление судьбы и хитроумные маневры на пути к вершине власти? Кого ты наделил счастьем, Джамуха? Вспомни: когда Тэмучин еще не был ханом и даже главой своего рода, то лучшие и из живых людей – Джэлмэ, Мухулай, Хубулай, Боорчу, Джиргидэй, Най, Хулдар, равных которым нет по Степи, – собрались вокруг андая, словно зачарованные высотой его помыслов, правдивостью души и силой поступка. А сколько тойонов приближал ты, Джамуха, снисходительно улыбаясь их недалекости и надеясь лишь на себя, на свою везучесть и сметку? Ткань вроде бы одна, да халаты разные: может быть, ты не умел видеть, Джамуха, и высшие силы играли тобой, как воздушные потоки играют китайским драконом? Ведь все те, кого приближал андай, делались словно бы выше собственного роста, преображались, как деревья после обильного ливня. Тот же Хорчу – разве он не обретался в последних из его конников? Вечно заикался, не мог выговорить слова. Так слепец не может вдернуть нитку в игольное ушко, и над ним потешаются жадные до развлечений нукеры… Это ты, Джамуха, тоже желая поразвлечься, отправил сие ничтожество к Тэмучину в подарок с поручением рассказать про тот свой сон и, если сон окажется в руку, то попросить у Тэмучина тридцать жен – не меньше. И что же? Андай принял того в свои ладони и теперь уже, говорят, назначил тойоном-мэгэнэем. А будь он у тебя, Джамуха, ты бы ему и арбана не доверил – ведь так?.. На каких же струнах людской натуры играет Тэмучин – тайна тайн! Его народ свободен и легок в управлении, он изгнал тебя из Степи, Джамуха, и ты не смеешь нынче даже сунуться туда. Ты прячешься в скалах со своим несчастным сбродом. Повинны ли эти поверившие тебе люди в том, что ты оказался слепцом и увел их, увлек на самый край пропасти и тьмы?

Долго стоял Джамуха поодаль от костра, глядя на лица людей в оранжевом полусвете пламени. Они пели его любимую песню:

Что творит песня! Лица людей, забывших о лишениях, были спокойны, радостны. Глаза молодо поблескивали. Песня позволяла им ощущать себя единым народом, отличным от стаи диких животных или отары овец тем, что путь их освящен общей великой целью. Ах, несчастные! Что творит с вами песня! Но кто творит песню?..