По велению Чингисхана - читать онлайн книгу. Автор: Николай Лугинов cтр.№ 110

И слова, сказанные двумя вождями, нужные люди донесли до ушей монголов и тангутов, что исполнило обнадеживающей новизной каждого простого человека: так необычно кончилась война и наступил обновленный торжественный мир.

Часть тангутов по-змеиному шипела, болезненно оскорбленная тем, что их вождь, который всего несколько дней назад считал себя пупом земли, сдался на милость голытьбе, степным разбойникам, сброду, не имевшему своего пристанища.

Тогда Лунг-Судургу повелел отрубить головы пяти тойонам, которые не только шипели, но и пытались ужалить, говоря о своем недовольстве открыто. Лунг-Судургу и сам был недоволен тем, что слова покорности Тэмучину как будто невольно вылетели из его уст в минуту паники, но от своих слов отказываться был не намерен. Ему оставалось одно: принять решение о том, как выжить. И он собрал у себя мудрых.

Мудрые пришли, пряча взгляды, отводя глаза.

Какое-то время Лунг-Судургу сидел молча и с мрачным выражением лица, на котором прибыло морщин столько же, сколько добра убыло к монголам. Вошедшие рассаживались, сопели, кашляли притворно, рассматривали что-то на халатах и кафтанах друг друга словно в поисках насекомых. Тишина наступила, когда Лунг-Судургу ударил рукоятью камчи подвернувшегося под руку черного игривого щенка и тот кинулся к выходу. Все смолкли, проводив щенка взглядами.

Лунг-Судургу сказал:

– Кто скажет мне, что такое великий ил, о мудрейшие и избранные? – в том, как он это сказал, чуткие уловили насмешку и горечь. – Можете не отвечать, я продолжу. Это значит, что в военное время все должны подчиниться воле Чингисхана и принимать в войне равное участие. Но что значит жить, руководствуясь начертаниями какого-то Верховного суда в мирное время? Кто мне растолмачит, о, хорошо откормленные верные псы?

Псы чесали в затылках кто рукой, кто камчой, а кто и ножнами – никто не жаждал без разведки настроения хана высовываться и умничать. Только купец Сархай, знаменитый своим состоянием и верблюжьими караванами, которые долгими путями доходили до всех известных и неведомых стран, ответил:

– Вели мне сказать, о, хан!

– Говори.

– Монголы выстроили у себя в иле суд, чтобы вершить все крупные тяжбы и решать, сколь тяжелой будет мера наказания за всякого рода проступки.

Тут уж загомонили, закивали головами, зацокали и зацыкали все мудрецы, но Лунг-Судургу грозно привстал и приближенные снова потупились.

– Продолжай, Сархай, и скажи: разве творить суд уже не удел хана?

Купец задумчиво сказал:

– Видно, хан не хочет причащаться к сомнительным и свойственным даже умному человеку ошибочным решениям. Говорят: одна голова хорошо, а две лучше…

– Что еще говорят? – желчно спросил Лунг-Судургу.

– Умные люди говорят, что государь должен уподобиться двум тварям: льву и лисе. Ничто не может внушить такого почтения к хану, как победоносная война – львиное дело. Но в мирных делах он должен уподобиться хитрой лисе, которая умеет обходить ловушки. Тэмучин отдал судебную власть Верховному суду, создал один закон для всех, тем самым нисколько не ограничив свою власть единоличную. Он по-лисьи свободен от стаи.

– И сам он тоже обязан подчиняться общим законам? – искренне удивился Лунг-Судургу, – виданное ли это дело? Быть как все?!

Сархай пожал плечами:

– Думаю, он должен не подчиняться закону, а попросту не нарушать его… Быть образцом для других…

Лунг-Судургу вдруг громко захохотал, запрокинув голову. Глядя на него, захихикали, зашлись в смехе, загоготали мудрецы, указывая пальцами на купца Сархая. Тот не смутился, а, дождавшись передышки в общем гомоне, сказал:

– Я человек маленький и не военный… Может быть, я не все понимаю в происходящем. Но Верховный суд ила недавно судил Джамуху гур хана и тот был казнен бескровно. И сделано это было вопреки желанию Тэмучина…

Под сводом сурта прокатилось округлое:

– О-о-о-о… – и установилась мертвая тишина.

И в этой тишине скрипуче прозвучал голос вождя тангутов:

– Так это не слухи?

– Это правда? – тоненько, по-щенячьи вслух усомнился кто-то невидимый в темноте.

– Как и то, что я стою пред вами, – невозмутимо ответил купец Сархай.

Кровь бросилась в лицо Лунг-Судургу – оно потемнело, и, подняв руку в знак призыва к тишине, хан попросил купца продолжать.

И Сархай не заставил себя ждать. Он продолжил:

– Нынешней весной Джамуха– гур хан был на охоте, когда его пленили собственные турхаты и отдали в руки монголов…

В паузе, которую он искусно выдержал, Лунг-Судургу с гневом обозревал понурые головы своих советников.

– …Чингисхан тут же велел отрубить головы предателей своего вождя…

В паузе Лунг-Судургу оглядел своих советников торжествующе.

– … он сделал это. Несмотря на заступничество гур хана, который говорил, что он сам просил своих турхатов выдать его. Чингисхан предложил своему андаю развязать узел вражды миром и править илом на равных, быть двумя глазами одной головы, но сам вскоре уехал на курултай онгутов. Тогда Джамуха сам напросился на казнь, говоря, что не может со своими грехами более жить на этом свете. Он просил отпустить его в мир иной. Что оставалось делать Верховному суду?

– О-хо-хо! Ух-се-э-э! – завздыхали в сурте, заерзали, зачесались, задумались.

– Вот-вот… – вздохнул и Сархай. – И великие тойоны монголов впали в смятение! – голос его окреп, и казалось, что он рассказывает высокому собранию старую детскую сказку. – хана нет – раз! Когда ждать его, никто не знает – два! По всем признакам близится война – три! Вот они и решили: «Мы передали слова хана Джамухе, но Джамуха не принял их – раз! И теперь его судьбу решит Верховный суд – три!

– Два! – поправил его кто-то из грамотеев, на что Сархай и глазом не моргнул: кто смеет сказать купцу, что тот не знает счета? И он сказал: – Три! Потому что для Джамухи все кончилось…

И в который уже раз наступила тишина, а подпирала этот столб тишины мрачность Лунг-Судургу, который впал в тяжкие раздумья: кто же теперь будет слушаться его, вождя, если судьбы его подданных будет решать какой-то монгольский суд? Как он может быть справедлив к своим и чужим в равной мере?

Жестом он указал своим людям, чтоб уходили.

И долго смотрел на огонь очага, чтоб обрести утраченное спокойствие.

«Время покажет путь», – говорил ему животрепещущий огонь.