Придворное общество - читать онлайн книгу. Автор: Норберт Элиас cтр.№ 86

В процессе перемещения дворянства к королевскому двору, и даже позднее, в придворном обществе также вновь и вновь проявляются аналогичные настроения. Если мы хотим составить себе представление о придворной знати Людовика XIV, то нужно помнить, что ее структура, ее организация и образ ее жизни были порождены очень непростыми процессами. В их ходе отдельные представители старой, «допридворной» ^[206] знати оказывались перед альтернативой: либо попасть в плен принуждений и ловушек придворной жизни, либо продолжать жить в ограниченных, а зачастую и вовсе нищенских условиях на своей земле, да еще и испытывая презрение придворной знати к дворянам-провинциалам и прочей деревенщине.

Однако люди, попавшие в водоворот этих великих перемен, не рассматривали свои судьбы как порождение длительного общественного процесса. Им было чуждо представление о смене общественного порядка и о тех силах, мощь которых превосходила бы человеческое могущество, тем более могущество короля или людей из самых влиятельных элит страны. Да и в наше время достаточно часто говорят об «эпохе абсолютизма», как будто бы рост полновластия правителя в каждой стране объясняется, прежде всего, великими деяниями определенных, отдельно взятых королей или князей. Трансформация, которая охватывала все общество, рано или поздно предоставляла центральным властителям в большинстве стран континентальной Европы особенно значительные возможности осуществления власти. Вопрос о природе этой трансформации, даже если он осознается хоть сколько-нибудь четко и ясно, остается, в лучшем случае, на втором плане, сравнительно с якобы гораздо более важными вопросами, относящимися к деяниям отдельных, известных по именам великих людей. Неудивительно, что и дворяне той эпохи, интересы которых глубочайшим образом затрагивались в ходе процесса прикрепления знати ко двору, в каждый момент времени воспринимали изменения в своем положении, и особенно невыгодные, не как постепенное смещение оси баланса напряжений и всей совокупности взаимозависимостей в государстве, но как результат планов и поступков определенных людей и групп. Если поставить себя на их место, то очевидно, что мы не вправе приписывать им то же понимание их судьбы, которого, возможно, достигли мы сами.

Мы уже подробно обсуждали в другой книге значение закрепления военного дворянства при дворе как этапа в развитии европейской цивилизации ^[207]. Это закрепление представляет собою один из сдвигов в том процессе постепенного отдаления людей от мест производства продуктов питания, от земледельческих и скотоводческих местностей, который сегодня, может быть с некоторым романтическим оттенком, стоило назвать бы «отрывом от корней» или «отчуждением от земли». Романтические обертоны слышатся уже при осмыслении этого опыта самой придворной знатью. В переходную эпоху дворяне, выросшие еще в поместьях своих отцов, вынуждены были привыкнуть к более утонченной, многообразной, более богатой отношениями, но поэтому требующей также гораздо большего самоконтроля придворной жизни. Уже в этих поколениях сельская жизнь, ландшафт их юности становились для многих дам и господ при дворе предметом щемя щей тоски. Позднее, когда закрепление дворянства при королевском дворе стало свершившимся фактом, люди из придворной знати уже привыкли смотреть на провинциальное, «омужичившиеся и нецивилизованное» дворянство свысока, с нескрываемым презрением; однако сельская жизнь все-таки оставалась предметом тоски даже для придворных. Прошлое все больше становилось мечтой, грезой. Сельская жизнь превратилась в символ утраченной невинности, непринужденной простоты и естественности; она стала образом, полностью противоположным придворно-городской жизни с ее гораздо большей скованностью, с ее очень сложными иерархическими обязательствами и более высокими требованиями к самоконтролю каждого. Несомненно, в течение XVII столетия закрепление отдельных групп французского дворянства при королевском дворе зашло уже очень далеко; придворные дамы и господа конечно же почувствовали бы себя не особенно хорошо, если бы их в действительности вынудили вернуться к (сравнительно) грубой, нерафинированной и лишенной комфорта сельской жизни их предков. Однако в светских беседах, книгах и прочих удовольствиях придворных они представляли перед собой вовсе не ту сельскую, или «естественную», жизнь, какой последняя была в действительности. В соответствии с принятой придворными общественной конвенцией «сельская жизнь» облачалась в идеализированные одежды, допустим наряды пастушков и пастушек, что едва ли имело какое-то отношение к действительной, полной трудов и часто весьма убогой жизни пастухов. И это — как уже и прежде волна моды на рыцарские романы в XVI веке, с которой стремился покончить Сервантес, создав свою великую сатиру, — было симптомом усиливающегося закрепления профессиональных военных при дворе. Образ великолепного Амадиса и вся романтика рыцарства — лишь постепенно понятия «роман» и «романтика» начинают двигаться разными путями — показывает гордое средневековое воинство в закатных лучах тоски о вольной самодостаточной рыцарской жизни, которая уже близится к упадку в процессе растущей централизации государств, а равно и организации Войска. Так же точно романтика пастушеской жизни, прообраз которой уже содержался в рыцарских романах как эпизодический мотив, выражает тоску более или менее прикрепленных к двору дворян и их дам по сельской жизни, которая приукрашивается издали иллюзиями. Эта романтика проливает свет на то, как процесс перехода ко двору воспринимался в перспективе индивидуальной и коллективной идентичности дворянства. Перед нами раскрываются ощущения тех дворян, которые по мере все большей консолидации государства оказываются вовлечены — а впоследствии попадают туда с самого рождения — во все более густую сеть взаимозависимостей, требующую от личности регулярного и систематического самоконтроля.

2.

При исследовании подобных бытовавших при дворах романтических настроений мы сталкиваемся с ключевой проблемой анализа форм переживания и мировоззренческих установок, обычно именуемых «романтическими». Существует много разновидностей романтических движений. Однако до сих пор не создано общей теории, которая бы парадигматически выявляла единые структурные особенности таких движений, теории, которую можно было бы испытать в дальнейшей работе ученых следующих поколений и — в зависимости от результата развить, пересмотреть, усовершенствовать или же заменить совершенно новой, более адекватной фактам общей теорией. О каком бы конкретно материале ни шла речь, в области истории идей по-прежнему господствует архаическая традиция. Свойственные определенным общественным группам идеи и их развитие описывают, не проводя систематического исследования этих групп, их структуры, положения и опыта — короче, без всякого систематического социологического исследования, — так, как будто бы эти идеи существовали независимо от людей. Эта традиция придает понятию «романтического» характер довольно неопределенного, размытого и часто произвольного определения. Продукты определенной культуры, в том числе и произведения искусства, принадлежащие каким-то группам людей, диагностируются просто как «романтические», словно «романтическое» приносится ветром и исчезает вновь, как только ветер переменится. Описываются лишенные всякой структуры настроения и образы мышления, которые, так сказать, «беспричинно» захватывают в известное время те или иные группы людей. При этом описаниями удовлетворяются, как будто подобные сдвиги не допускают объяснения и не нуждаются в нем.