Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Бавильский cтр.№ 18

– Понятно, понятно.

В голосе его появляются металлические нотки, хотя оба мы прекрасно понимаем, что он – хороший человек и я – вполне неплохой, но ритуал, тем более исполненный публично, требует подчинения общим правилам. А забыть про Ленина Владимира Ильича – это же нонсенс и практически готовое преступление.

И тем не менее «Материализм и эмпириокритицизм» – как тени прошлого, выкликаемые из бездны, казавшейся мне навсегда закрытой. Неужели же «новые веянья» до сих пор не дошли до передового края того, что у нас есть, – университетской науки и царицы ее – философии? Самонадеянность моего расчета внезапно раскрылась оглушительной глупостью. Все равно как споткнуться на ровном месте, с размаху ударившись толоконным лбом об асфальт.

Экзаменатор между тем пытается помочь мне:

– Практика как критерий истины, помните?

– Конечно, помню: практика – важнейший критерий истины…

– А свобода – это…

– То, от чего все бегают…

Тут он почему-то обижается и обрывает дискуссию.

– Все бегают не от свободы, но от старта! На старт, внимание, марш…

И возвращает зачетку с двойкой, протягивает ее, а я, понимая, что планы летят к черту и экзамен придется пересдавать, краем внутреннего глаза начинаю видеть легкоатлета, разминающегося на каких-нибудь международных соревнованиях у контрольной черты. Точно репортаж смотрю по внутреннему телевизору, замечая, что спортсмен староват, но поджар, форма у него красивая – белая в основном, с красными полосками по краям, – и модные кроссовки. Тоже белые. Трибуны заполнены до отказа, а бегун делает вид, что не видит никого, будто бы совсем один на стадионе.

Подготовившись к забегу, стайер подходит к стартовой черте, сгибается, замирает, слышит выстрел рефери и начинает двигаться собранно и экономно, изысканно и, даже можно сказать, грациозно. Легкоатлет продолжает лететь, минуя и беговую дорожку, и вот уже даже сам стадион, растворяясь в белейшей бесконечности – напоследок, после неслышного людям хлопка, как бы входя в какое-то иное измерение.

Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать.

Я не прячусь, так как, кажется, никто ни в чем не виноват.

Дорога до места почти всегда складывается как шарада: меняя жизнь, извлекая себя из пазов привычного расписания, существуешь на весу, из-за чего всюду, во всем ищешь и обязательно находишь знаки, указывающие на особость этого момента, шествия путем.

Заметно то, что выпирает из обыденности, а дорога всегда сбой ритма, поэтому в любой мелочи, точно пот, проступает дурной, неоправданный символизм. Значения множатся, как варианты пути, оттого и выглядят как шарада. Головоломство.

Твой первый слог – в утреннем солнце, заливающем Сокол, в невыспанности, которую бортовой журнал, забитый рекламой под завязку, называет «синдромом путешественника» и просит не путать с джетлегом.

Второй слог прячется в аэроэкспрессе, на который таки не опаздываешь. Правда, плюхаясь в кресло в самый последний момент, не успеваешь купить билет, но с тобой для этого – ура прогрессу! – «мобильный Интернет».

Первый раз отправляешься аэроэкспрессом с Киевского, поэтому картинка за окном вагона непривычная.

Но пока не зима – лишь предзимье, и заметает не писательский поселок, но человек свои следы, загадывая очередные картонные секреты.

Третий слог – это перестроенный аэропорт, причесанный как бы под евростандарт, но на самом деле выхолощенный изнутри до такого состояния, в котором Борисполь не отличить от Пулково.

Аэропорт продолжают достраивать и расширять, точно ты на пару часов попал в Сочи.

Притом что обслуживание не становится более технологичным, а взгляд «погранца» – ласковее. Зато здесь в разы меньше народу, дырявый wi-fi и маленький Boeing, с борта которого я посылаю вам это приветствие.

Летим неровно, нервно, точно по морю плывем.

Прямо перед мной летит семья: муж, жена и их капризная дочка лет четырех. Девочки много, она шумит и постоянно высовывается из-за спинки своего кресла. Мой сосед морщится, а я думаю о том, как он не прав, ведь сегодня это его персональный ангел-хранитель.

Долгие часы полета в постоянном сером звуковом потоке пялишься на чужие лица, точно стараясь запомнить их навсегда (словно это послушание) – столько в них информативности. Однако куда же нас всех мгновенно вымывает из памяти, стоит самолету приземлиться и остановиться?

В узком проходе последних минут ты еще с ними, но, встречаясь со знакомыми (равно незнакомыми) лицами на пограничном контроле, испытываешь неловкость тотального отчуждения. Предательства тех, кто разделил с тобой смертельную опасность перелета. Неловкость, вызванную тем, что все чувствуют примерно одну и ту же суету и желание сбросить статическое напряжение дороги через ее забытье. И эта всеобщая, на выдохе, секундная объединенность отчуждает нас от них окончательно и бесповоротно.

Но пока мы все еще летим, глядим в иллюминаторы и друг на друга, точно подпитываясь спокойствием; вот и ангел-хранитель где-то над Балканами засыпает.

Моя клаустрофобия, кстати это или не очень, проявляется в том, что резко возрастает необходимость побыть в одиночестве. Не «стены давят», но вдруг, бросая все, несешься сломя голову в хвостовой туалет, чтобы, щелкнув затвором, отразиться в зеркале: да, вот теперь ты один. В области низкого давления.

Возможно, со стороны это выглядит приступом энуреза, но не важно, как это выглядит: вы ведь в лифте тоже ездите (стараетесь ездить) в одиночку. А тут почти паника, практически порча, настолько нужно вдруг никого не видеть. Спазм.

Тем более что туалет не герметичен: в нем есть щели и дыры с подсосом. Там, наконец, можно умыться: когда рядом нет никаких других средств настройки эквалайзера, помогает и вода. Специально проверял.