По пустым улицам дорога заняла едва ли четверть обычного времени. Вскоре Анджело с Евой уже стояли на темной мостовой перед зданием, которое она не узнала, и смотрели, как черный «фольксваген» растворяется в ночи.
10 ноября 1943 года
Признание: я не привыкла молиться.
В юности я даже не задумывалась о молитвах. Папа не уделял им большого внимания, и я тоже. Пока однажды все не изменилось. Тогда я начала прислушиваться – и молиться.
Иудейские молитвы передаются из поколения в поколение, и, когда я читаю их, они звучат для моего слуха колыбельными. Через эти молитвы я ощущаю связь со своими родителями, и их родителями, и их родителями. Я чувствую, как они поют мне – далекие, но не исчезнувшие бесследно. Пускай сейчас мы не вместе, эта разлука не продлится вечно. Поэтому я продолжаю молиться. Поэтому я буду молиться всегда – и в этом смысле всегда буду иудейкой.
Анджело молится не так, как я. Он называет Бога другим именем. Но я убеждена, что истинный Бог – не только мой или только Анджело. Он просто… Бог. Да и разве был бы Он Богом, если бы покровительствовал только некоторым своим детям? И неважно, как эти дети Его называют. Я звала отца «папочкой», а Анджело – «Камилло». Но разве это имело какое‑то значение? Разве имеет значение, как именно мы молимся, если наши намерения чисты, а любовь к Нему побуждает нас любить друг друга, прощать и стремиться стать лучше?
Но, видимо, да. То, как мы молимся, имеет значение.
Потому что меня за мои молитвы могут убить.
Ева Росселли
Глава 13 Церковь
Церковь Святого Сердца
– Иди за мной, – тихо велел Анджело, после чего отвернулся и нырнул в один из узких переулков. Он так и не взял Еву за руку и вообще вел себя так, словно у стен могли быть уши. Мерный стук трости гулко отдавался от брусчатки. Они в полной темноте обогнули заднюю часть здания и оказались у черного входа в какую-то церковь, окруженную высокой стеной. Ева с запозданием узнала церковь Святого Сердца. Просто они подошли к ней с другой стороны.
Анджело сунул руку за высокий белый воротничок и вытащил нашейную цепочку, на которой висели несколько ключей. Одним из них он отомкнул ворота. Те открылись совершенно бесшумно, словно их регулярно смазывали, а потом закрылись за спутниками с таким же осторожным щелчком. Анджело прошел по узкой дорожке к заднему входу в церковь и, отперев его еще одним ключом, пропустил Еву в неф.
Ее тут же окутал душный аромат ладана и свечного воска, сквозь который смутно проступал запах старых камней и сырых углов. Вечерня давно закончилась, и сейчас церковь озаряли лишь свечи на стенах, наполнявшие помещение мягким теплым сиянием. Анджело быстро преклонил колени перед крестом и скользнул на одну из церковных скамей. Ева села рядом.
– Зачем мы здесь? – Ева знала, что Анджело не собирался возвращать ее к сестрам Святой Цецилии, раз дал шоферу другой адрес. Но она думала, что они отправятся к нему домой.
– Я не знал, куда еще тебя привести. Здесь мы хотя бы можем поговорить спокойно.
– Ты не доверяешь монсеньору Лучано и его сестре?
– Я им доверяю. Но не хочу подвергать опасности. А каждый раз, стоит мне обернуться, за углом поджидает какая-нибудь новая угроза. – Анджело сцепил руки и уложил их на спинку скамьи впереди. – Ева, что с тобой сегодня произошло?
– Я видела смерть человека. Немецкого военного. Он покончил с собой – точно как дядя Феликс. Я ждала трамвай на остановке. Но он приставил пистолет мне к голове…
– Mio Dio! – простонал Анджело, роняя голову на скрещенные руки.
– Он приставил пистолет мне к голове, Анджело, – повторила Ева. – И заставил играть на скрипке.
В пересказе вся история выглядела древнегреческой трагедией, которую актеры-неумехи разыграли на кустарной сцене.
– А потом, когда я закончила, попросил у меня прощения. И пошел прочь.
– Как он умер? – спросил Анджело.
– Бросился на пути перед трамваем. Он точно понимал, что делает. – Ева прижала пальцы к глазам, думая, сумеет ли когда-нибудь забыть это зрелище. Этот звук. – Люди начали кричать, а я никак не могла сдвинуться с места. Затем приехали немецкие солдаты. Я рассказала им, что произошло, но они мне не поверили.
– Они тебе поверили. Иначе ты не сидела бы сейчас здесь, а раскачивалась на фонаре вместе с той бедной девочкой. – Анджело мрачно взглянул на Еву. В колеблющихся тенях голубые глаза казались серыми.
– Кем она была?
– Участницей Сопротивления. Партизанкой. Даже моложе тебя. Ее убили прямо на улице.
Анджело отвернулся, устало растирая лицо, и Ева поняла, что этот день оставил шрамы не только на ней.
– Как ты узнал, что я у немцев? – пробормотала она, не сводя глаз с Девы Марии в голубых одеждах, которая с бесконечным смирением взирала на них с возвышения в углу.
– Одна из монахинь Святой Цецилии тоже ходила за пайками и увидела, как тебя увозят. Она сразу побежала в Ватикан и сообщила мне. – Горло Анджело конвульсивно дернулось. – Ева, я в жизни не испытывал такого страха.
– А я испытывала, – тихо ответила она. – Несколько раз.
Долгое время Анджело не сводил с нее взгляда. Просто смотрел, впитывая, и Ева смотрела на него в ответ.
– Мне предложили работу.
– Что? – изумился он, и чары рассеялись.
– Капитан, который меня допрашивал. Капитан фон Эссен. Ему нужен секретарь, который говорил бы по-немецки. – Ева указала на себя. – Я говорю.
– Ева, mio Dio! – Анджело потряс головой, – Нет. Ты не можешь.
– Я должна. У меня нет никаких причин отказываться. У обители не сегодня-завтра кончатся деньги.
– Нет! Мы тебя спрячем. А когда ты не появишься, он наймет кого-нибудь другого. Он не знает, где ты живешь. И не сможет тебя найти.
– Зато сможет найти тебя, Анджело. Он знает, где ты работаешь. Знает твое имя.
– Я справлюсь, – огрызнулся он.
– Нет. Не справишься. И я в любом случае возьмусь за эту работу. Может, так я сумею кому-нибудь помочь. Услышу, если будет готовиться новая облава…
– Ева! – Анджело схватил ее за плечи и тряхнул с такой силой, что у нее клацнули зубы. – Это безумие!
– Нет! Не безумие. Это война. И я сделаю что смогу. Я не собираюсь отсиживаться в углу, пока другие умирают. Если в моих силах помочь, я должна помочь.
– Ты должна выжить! – закричал Анджело, все еще сжимая Еву за плечи. Он был в ярости, но под яростью скрывалось отчаяние, которое Ева так хорошо знала. Это было то же отчаяние, которое испытала она сама, когда Камилло сообщил ей о намерении отправиться в Австрию. Однако сейчас Ева понимала отца как никогда. Он был вынужден действовать. Действие и было жизнью – даже если вело оно к смерти.