Вернувшись из Кубанского похода в Задонье, Добровольческая армия располагала не более чем 750 тыс. – 1 млн. ружейных патронов
[211]. И когда донского атамана упрекали в сношениях с немцами, он справедливо мог ответить: «Да, да, господа… Добровольческая армия чиста и непогрешима. Но ведь это я – донской атаман, своими грязными руками беру немецкие снаряды и патроны, омываю их в волнах Тихого Дона и чистенькими передаю Добровольческой армии. Весь позор этого дела ложится на меня»
[212].
Союзническая ориентация Добровольческой армии, конечно, не нравилась немцам, и вскоре они «поставили донскому атаману условие, чтобы выдаваемые ему оружие и снаряды не были отправляемы в Добровольческую армию… Донское Войско продолжало, однако, снабжать Добровольческую армию и оружием, и патронами, посылая часть того, что получало, Деникину минуя немцев, через Новочеркасск и далее степью на грузовых автомобилях на ст. Кагальницкую. Немцы знали про это, но закрывали глаза»
[213].
Помимо оружия и огнеприпасов германская оккупация обеспечивала и весь западный 500-километровый фронт Дона от Азовского моря до границы с Воронежской губернией, и на нем донцы могли не держать ни одного казака.
Как ни печален был самый факт австро-германской оккупации, но отрицать его выгодность для русской контрреволюции с точки зрения вооруженной борьбы с большевиками просто невозможно.
Интересно при этом сравнить нападки на германофильство Дона с оценкой отношений к ним Дона в этот период самих немцев.
Людендорф пишет буквально следующее: «Западнее нижнего течения Волги сидели донские казаки. Их гетман (атаман) генерал Краснов был настроен определенно против большевиков и сражался с советскими войсками. Ему не хватало, однако, оружия и огнеприпасов. Я вступил с ним в сношения, дабы помешать ему примкнуть к Согласию. Положение создавалось крайне запутанное, так как я не имел права чинить препятствий ориентировавшейся на большевиков политике нашего правительства, между тем генерал Краснов своего врага видел в советской власти, а вовсе не в державах Согласия. Все же нам удалось его удержать от всякого открытого перехода на сторону держав Согласия и получить в нем до известной степени союзника. Решись мы на войну с Москвой, и он открыто перешел бы на нашу сторону»
[214].
До выступления чехов на Волге вопрос ориентации Дона диктовался фактической обстановкой на оккупированном австро-германцами юге России. С выступлением чехов положение осложнилось. Возможность создания нового Восточного фронта не могла не волновать немцев. 10 июля в Новочеркасск к донскому атаману прибыли представители германского командования майоры Генерального штаба фон Стефани, фон Шлейниц и фон Кохенгаузен, предъявившие ему ультиматум, потребовав выяснения политики, которую поведут в случае образования чехословацкого фронта на Волге Дон, Кубань и Юго-Восточный союз. На эти разговоры и намекает в приведенной выше выдержке Людендорф.
Положение донского атамана было нелегким, тем более что немцы требовали ответа в письменной форме.
Это и явилось причиной второго письма генерала Краснова императору Вильгельму (11 июля).
Это второе письмо, написанное от лица Доно-Кавказского союза, сильно разнилось от первого письма. В нем генерал Краснов говорил уже не от лица только Дона, а от лица федерации Дона, Кубани, Астраханского войска с калмыками Ставропольской губернии, а «впоследствии по мере освобождения и Терского войска, а также народов Северного Кавказа».
«Согласие всех этих держав имеется, и вновь образуемое государство в полном согласии с Всевеликим Войском Донским решило не допускать до того, чтобы земли его стали ареной кровавого столкновения, и обязалось держать полный нейтралитет»
[215]. Дальше сущность нейтралитета выражена словами: «Всевеликое Войско Донское обязуется… соблюдать полный нейтралитет в вооруженной мировой борьбе народов и не допускать на свою территорию вражеской германскому народу вооруженной силы, на что дали свое согласие и атаман Астраханского войска князь Тундутов, и кубанское правительство, а по присоединении – остальные части Доно-Кавказского союза».
Вопрос о нейтралитете, по существу дела, был, конечно, вопросом чисто академическим. Между возможным союзным фронтом на Волге и Доном был фронт советский. И чехи, теоретически воюя с немцами, практически воевали с большевиками, с которыми воевали и донцы.
Сами немцы отлично отдавали себе отчет, что согласие Дона было вынужденным и что в нем они получали «союзника лишь до известной степени».
Хуже в этом письме было то, что в нем генерал Краснов говорил от имени несуществовавшей федерации, которая своего согласия на нейтралитет не дала.
11 июля, т. е. в день составления этого письма атаманом Красновым, совещание представителей Дона, астраханского и кубанского казачеств и горцев Северного Кавказа высказалось против предложенного атаманом Красновым проекта Доно-Кавказской федерации. Текст декларации Доно-Кавказского союза никем, кроме полусамозванного представителя калмыков князя Тундутова, подписан не был
[216].
Еще хуже было то, что в этом письме генерал Краснов просил императора Вильгельма «содействовать присоединению к войску по стратегическим соображениям городов Камышина и Царицына Саратовской губернии и г. Воронежа со ст. Лиски и Поворино и провести границу Донского Войска, как это указано на карте, имевшейся в Зимовой станице (донское посольство, отправленное к германскому императору)»
[217]. Этим донской атаман признавал право за Германией распоряжаться русской территорией, что совершенно не вызывалось обстановкой и, посягая на чисто русские области, противоречило и самой идее казачьего Дона, исторической миссией которого сам же генерал Краснов считал «спасение Москвы от воров и насильников».
Те же резавшие ухо нотки слышались и в заключительных строках письма: «Тесный договор сулит взаимные выгоды, и дружба, спаянная кровью, пролитой на общих полях сражений, воинственных народов германцев и казаков, станет мощной силой для борьбы со всеми(?) нашими врагами»
[218].
У Дона был в это время один враг – большевики. Все враги Германии совершенно не могли почитаться донским атаманом врагами Дона…