Он подмигнул ей. Только Старший Ангел умел так мудро подмигивать. Постучал пальцем по «Инвикте».
Ангел знаменит не только своей пунктуальностью; еще он возглавлял вычислительный центр в газовой и электрической компании. Он гордился тем, что компания настолько знаменита, что в 60-е даже существовала рок-группа с таким же названием: «Тихоокеанская газо-электрическая». И был убежден, что сам пел бы значительно лучше, чем они. Только не рок, это же вообще не музыка. Длинные патлы, бархатные штаны в обтяжку и бабские кофты. Разве что Том Джонс ничего. Ese si era todo un hombre[22].
У него был доступ к сведениям о каждом жителе Сан-Диего, а также возможность контролировать и поддерживать деятельность всех работников и руководства в сети. Например, Старший Ангел мог проверить, как часто его соседи включают плиты и готовят. Богатые ублюдки в Ла Хойе и Дель Мар пользовались газом меньше, чем сброд с южных окраин или из Баррио Логан. Или чем народ в округе, ближе к границе, – в Ломас Дорадас. Судя по газовому и электрическому счетчикам, его Перла каждый день стряпает по двенадцать часов. Хотя не так давно она открыла для себя «Кентуккийских жареных цыплят» и слегка угомонилась.
Компьютеры – это ерунда. Старший Ангел даже не любил компьютеры. Фишка была в том, что мексиканец занимался тем, что не по зубам богатым американос. Вот и его отец, со своим роялем, косил под Рэя Кониффа[23] и уводил жен прямо из-под носа американцев.
– Я знал все тайны! – выкрикнул он.
– Muy bien![24] – отозвалась жена.
Нормальные люди готовят еду. Каждый день он анализировал суточное потребление. Каждой улицы, если было время. И вот какую теорию сочинил: богатые, должно быть, заказывают доставку еды, или питаются всухомятку, или шляются по ресторанам, где обед стоит как мебельный гарнитур. Мексиканцы любят еду домашнюю, горячую, свежую и чтоб ее было много. Хотя его семейство почему-то недавно подсело на оладьи. Наверное, из-за отца, который называл их «пирожками» по-испански: los jo-kekis, los pan-kekis. Существует легенда, что оладьи были первой американской едой, которую он попробовал. Оладьи и еще китайское рагу, чоп-суи.
Многие коллеги Старшего Ангела, из руководства компании, считали, что мексиканцы способны только мести улицы да чистить сортиры, ну, может, еще носить строительную каску. И он действительно занимался всем этим, прошел через все. Но мексиканец – директор компьютерного центра и системный администратор – это своего рода изгой, отщепенец, он бросает вызов устоявшимся нормам, такая ситуация требует закрытых совещаний, анализирующих последствия тектонических сдвигов.
Старший Ангел прекрасно все понимал. И плевать ему было на позитивную дискриминацию. Он не искал поддержки. Его семья никогда не принимала подачки от государства – ни плавленый сыр по талонам, ни здоровенные федеральные жестянки с арахисовым маслом. Он вообще никогда не видел продуктовых талонов. Он не был жалким крестьянином с соломенной шляпой в дрожащих руках, кланяющимся господину. Он – Эмилиано Сапата. Он никогда не жил на коленях. И в душе был уверен: он доказал отцу, что как сын достоин его. На именном бейдже у него написано HOLA! вместо HELLO!
Ангел тряхнул головой. Потер ладонями лицо. Он что, задремал? Chingado![25]
– Идем, – приказал он. – Все!
– Да, папа.
– Немедленно!
* * *
А в гараже Ланс Капрал Вояка аккуратно пристраивал на голове берет. Он вернулся домой, когда папа серьезно заболел.
Любимый сын, говорил он себе. Покосился на пластмассовый кубок, который вручил ему папа. С надписью ЛАЛО, СЫН № 1! Он все время на него смотрел. Чуть поправил берет, надвинул пониже на глаз. С плаката за спиной грозно глядел Брюс Ли. А над кроватью у него налеплена наклейка для бампера, оставшаяся после очередной попытки реабилитации. ШАГ ЗА ШАГОМ.
Бывший поручитель сделал для него табличку с выжженной по дереву надписью: КРАТКАЯ ФОРМА МОЛИТВЫ О ПРОСВЕТЛЕНИИ – НАХУЙ.
Натворил он дел. Дурных дел. Но он работает над этим. Папа всегда говорил: это вам не «Вестсайдская история». Что бы оно ни значило. Лало одно усвоил: это он не про уличные банды. И не про драки и всяких подонков. Лало отлично все понимал и старался изо всех сил.
C такой короткой стрижкой ему казалось, что он все еще на службе. Хорошее было время. Одернул китель. Образцово. Начальник Службы Безопасности Семьи де Ла Крус.
В такие дни, как сегодня, требуется форма. Мама заботилась, чтобы она всегда была тщательно отглажена. Он берег китель и брюки, форменную рубашку и фуражки – все чистое, с иголочки. Ботинки сияли темным зеркалом. Короткие ряды орденских планок и медалей, пустота на месте «Пурпурного сердца», которое он отдал отцу. Лало по-прежнему слегка прихрамывал, но нога теперь гораздо лучше. У него же есть волшебные таблетки. Он старался по мере сил не думать о них. Поверх всего шрама он сделал китайскую татуировку с драконом. Хвост обвивал колено, скрипевшее, как овсяные хлопья, при ходьбе. Об этом они не разговаривают. Все нормально. У каждого в семье свои тайны. Жалко, что у стариков нет секретов. А может, и есть. У него самого дети – Джио и Майра. И он не собирается рассказывать им всякую хрень.
Лало знал, что у него красивые печальные глаза. Темные, как у отца. Взгляд такой, словно он потерял возлюбленную. Или будто пытается справиться с дикой тоской, и у него не получается, и он замучился притворяться, что жизнь – это пикник в День независимости.
Его прадед был солдатом. А Дед Антонио был крутым копом. Бабушка Америка была та еще штучка, но умудрялась оставаться милой и ласковой, даже когда хлестала по заднице. Она была даже круче Abuelo[26] Антонио. Вообще, ужасно жалко, что сегодня ее приходится хоронить. А уж о том, что придется хоронить папу, Лало боялся даже задуматься.
Папа. Вояка понятия не имел, что еще отец сделал в жизни, кроме как на пару с мамой создал семью. Жизнь. Да ладно – разве это жизнь? Быть отцом – это его собственная маленькая война. Уж Лало знал. Он усмехнулся, скривив краешек рта. Конечно, это была настоящая война – с ним, его братцами и сестрицей. И с мамой.
Чертовы мамаши, устанавливающие закон и порядок своим тапком. La chancla[27]. Любой vato[28] боится chancla. Миллионы разгневанных мексиканских матерей с дико выпученными глазами выколачивают дурь из своих отпрысков, удерживая их одной рукой, а другой лупцуя тапком по заднице и вдобавок кружась, будто в танце, потому как отпрыск норовит улизнуть, но не может вырваться из цепкой материнской хватки. И все это деловито, обстоятельно и с торжественным назиданием, каждое слово сопровождается шлепком по заду: Usted-va-a-aprender-quien-es-la-jefa-aqui![29] И эти «вы» и «сеньор» – лупцуя, мамаши становились подчеркнуто вежливыми. А если бедный злоумышленник вырывался и сбегал, мама запускала ему вслед chancla, как ракету с лазерным наведением, и та втыкалась негоднику точно в затылок.