– Хорошая жизнь, – сказал он.
– Благодаря тебе, Ангел, – взяла она его за руку.
– Благодаря тебе, Перла.
– Мы сделали это вместе.
– Eso si[148], – зевнул он и повернулся к ней. – Но сейчас я устал.
– Спи.
– Больше чем устал.
Долгая пауза.
– Флако, нет.
– Похоже, время пришло, mi amor.
– Нет. Нет.
– Моя работа закончена, Флака. Наши дети уже выросли. Думаю, это конец.
– Ангел. No digas eso[149]. – Она сердилась на него, как прежде, бывало, мама. – Ты опять говоришь как сумасшедший. У нас внуки! Твоя работа не закончена! А как же я?
Он вздохнул, сжал ее руку.
– Не изводи меня.
– А то что?
– Отшлепаю тебя тапком.
– О, это было бы приятно.
Он улыбался, она чувствовала.
Помолчав с минуту, она спросила:
– Флако? Ты не станешь смотреть на мою сестру голую, ладно?
Но он уже похрапывал.
* * *
22:30
Младший Ангел вытянулся на кушетке у Мэри Лу. Она и слышать не пожелала, что он переночует в отеле. И неважно, что все его вещи остались в превосходной комфортабельной комнате с кондиционером. Сестра выдала ему зубную щетку и полотенце. Даже купила в «Таргете» комплект трусов и милую футболку с Бобом Диланом. Амфетамин 1965-го – Дилан, с губной гармошкой, волосы дыбом. Мэри Лу мимоходом подумала, что парню надо бы постричься.
Ее дети жили в Л.-А. Учились в колледже. Затевали собственный бизнес. Рожали ей внуков. Распространяли семя.
На кушетке не так уж плохо. Ну, это не совсем ее кушетка, это кушетка ее матери. Грозной и величественной Америки. Младший Ангел частенько о ней вспоминал и всякий раз хихикал. Никто больше не считал мать забавной. Но они и не видели того, что видели Ангелы.
Порой, когда становилось совсем уныло, один из них скажет, бывало, «Попугай». А остальные не возьмут в толк, что здесь такого уморительно смешного. Их, конечно, бесконечно донимали расспросами, но ни один из братьев не сознался. Оно было их священной тайной, это воспоминание. Только для них. Младший Ангел подумал, не посвятить ли Мэри Лу, но решил, что пока не время. Позже.
Но подмывало расколоться прямо сейчас. Все изменялось. Очертания новой парадигмы в трансграничной семейной динамике: теорема.
* * *
Мэри Лу три года прожила со старухой, ухаживая за ней. После развода она осталась на улице, на собственное жилье средств не было. Да, неловко в шестьдесят девять жить в доме у мамы. Но никто больше не мог все бросить и нянчиться с бабулей. Вот уж точно пути Господни неисповедимы.
– Hermanita[150], – улыбнулся Младший Ангел.
Ей нравилось, что он обращается с ней как с маленькой, как будто она совсем еще подросток.
– Бррратетссс, – шутливо отозвалась она.
– Как все оно тут устроится, интересно? – повел он руками.
Мэри Лу сидела на табуретке и меланхолично поедала M amp;M’s с арахисом из маленькой миски, которую держала на коленях. Ла Глориоза все пыталась затащить ее в спортзал. Она-то на диете уже сорок лет. Ну, сейчас Глориоза далеко. И пускай себе ест что-нибудь другое. А они просто две бледные души во тьме мира, притихшие в своем убежище. Как будто все идет своим чередом. Как будто ночь не таит угроз. И молчаливые холодные звезды пляшут вокруг них.
Они всегда говорили по-английски, с редкими всплесками испанского.
Глядя на Младшего Ангела, ни за что не догадаешься, что он мексиканец. Если не присматриваться. Невестка Паз, когда не шипела на него злобно, называла «нос апачи» – nariz de Apache. Ей же невдомек, что почти привлекательная горбинка на этом носу появилась от кулаков Старшего Ангела.
Мэри Лу наблюдала за братом из кухни. Маленький гринго. В конце концов, его мать американка. Все с ума сходили, когда Папа Антонио бросил их ради gringa. Старший Ангел назвал это «покупкой кадиллака». Она усмехнулась. И тряхнула головой.
– Ay Dios, – сказала она, как многие поколения мексиканских женщин.
Они с Младшим Ангелом были совсем чужими. Познакомились, когда ему уже исполнилось десять. Маленький конопатый толстячок.
– Y tu, – спросила она тогда, – como te llamas?[151]
– Ангел.
– Как это – Ангел? Ангел вон он! – возмущенно крикнула Мэри Лу, указывая на старшего брата.
Он пожал плечами:
– Папа, наверное, забыл, что уже использовал это имя.
И все страшно развеселились. Так было похоже на папу. Даже сейчас она невольно улыбнулась. А потом улыбка погасла, и Мэри Лу сунула в рот новую порцию шоколада.
Откровенно говоря, Младший Ангел не любил, когда грызут с хрустом. Он вырос в одиночестве и не получал удовольствия от чужого чавканья. Но остальных членов клана оно, похоже, успокаивало.
– Братишка, – сказала Мэри Лу. – Знаешь, Ангел долго не протянет.
– Я знаю.
– Но он хотел отпраздновать юбилей, pues. Последний день рождения.
Она поднялась на ноги – опять разболелись – и принесла блюдо мексиканских pan dulce[152]. Он не мог устоять перед пряниками в форме свинки – marranitos[153]. А ей нравились разноцветные мягкие плюшки, посыпанные кокосовой стружкой. На кофейный столик рядом она поставила стакан молока. Младший Ангел сел, потянулся за молоком.
– Все понимают, что до следующего он не доживет, да?
– Большинство. Разумеется. – Она пожала плечами, надкусила булочку. – Некоторые люди не слишком сообразительны.
– Позвольте Старшему Ангелу, – вздохнул Младший, – самому позаботиться о своих похоронах.
Он вспомнил, как Лало сказал: «Разговоры – все, что нам осталось». Перед сном они смотрели шоу Джимми Фэллона, а Младший Ангел думал: И это все? Жизнь просто заканчивается? А мы смотрим телик?
* * *
Младший Ангел лежал на разложенном диване и думал. Под грудой разноцветных пледов из Тихуаны, которые обожают скупать туристы. Я ходячий стереотип, думал он. Где мое сомбреро?
Его подруге в Сиэтле неизвестно имя, под которым его знают здесь, – для нее он не «Ангел». На севере он пользовался своим вторым именем. Габриэль. Очень романтично.
Ангелом называла Дона Антонио, их Великого Отца, его мать, легендарная Мама Мечи, бабушка всего племени. Он был ее малышом, которого все звали chiqueado, избалованный, – в гораздо более мягком американском определении. Мальчик, окруженный заботой со всех сторон, которого носят на руках, каждую царапину его зализывает мама, и все, что он делает, прекрасно и правильно. Старший Ангел и его сестра не могли не обратить внимания, что эту безжалостную старуху по-английски звали Мерси[154].