– Gracias, mija.
К примеру, если Перла решала ласково назвать свою дочь honey, милая, она по-прежнему делала это на испанский манер – la honis. В ее представлении «honey» начинается с мексиканского j и заканчивается долгим е. La jo-nees.
Перла тихонько вздохнула, обращаясь к Мадонне Гваделупской. Она знала, что настоящие молитвы, молитвы женские, не нуждаются в словах. Неужели мать по одному вздоху не поймет свою дочь? Молитва ее такова: Этот праздник – слишком тяжкое бремя. Дева лишь кивнула в ответ. Она-то все знала про то, как мужики могут морочить голову.
Сестры помогали, конечно. Лупита, Глориоза. Они всегда были рядом с ней и с Ангелом. На праздниках, похоронах, свадьбах, родинах, крестинах, днях рождения. За чашкой кофе. После разводов. Заходили на ужин или на завтрак, распить бутылочку или поиграть в домино.
Перла наблюдала за суматохой – как мелюзга носится по двору с кротособаками чивини. Лупита шустрила на кухне. Ла Глориоза опаздывала – это она должна была обуздать детвору и направить их буйство в нужное русло. Глориоза была directora de eventos[131]. Вся жизнь – как танец. Она всегда опаздывала. Ла Глориоза – да, если ты блистательна, можешь делать все что пожелаешь. А мир может подождать.
Перла закурила. Она бросала уже лет пятьдесят. Пожала плечами. Подумаешь, даже Ла Глориоза иногда покуривает.
Прищурилась.
Кто все эти детишки? Внуки. Правнуки. Племянники. Внучатые племянницы. Соседи. В углу околачивается какой-то высокий чернокожий мальчишка.
– Mijo! – позвала она Лало. – Хуан! Нет, Тонио! Нет! Диго, Тато. Como te llamas, pues. Ven![132]
Она никак не могла вспомнить имя, ну и ладно.
Лало в гараже пересматривал старые видеокассеты Старшего Ангела. У него там настоящая видеотека в картонных коробках. Сейчас как раз включил ужастик середины 80-х – «Каннибалы-гуманоиды из подземелий». Поставил на паузу. Выкатился из гаража и потрусил к матери. Он сменил костюм на пуловер «Чарджерс» и широченные шорты «Гангста». Черные «конверсы» на босу ногу. По пути бросил маленькому жирному пацану:
– Yo, mijo, не будь уродом!
Склонился над Перлой, чмокнул ее в макушку:
– Я Лало, ма. Не Тато. Что случилось?
Минни принесла кофе.
– Вали отсюда, яйцеголовый.
– Моя не есть яйцеголовый. Следи за языком, куколка.
– Ну так себе яйцо, всмятку, – уточнила Минни.
– Сейчас врежу.
Перла по-испански спросила:
– Кто вон тот негр?
– Это твой племянник, мам, – ответил Лало.
– Что у него на голове?
– Бейсболка «Падрес».
– Как его зовут?
– Родни.
Минни поставила перед матерью чашку кофе.
– Подвинься, бильярдный шар. – И погладила Лало по бритой голове.
– Куколка, – грозно предупредил он, – смотри, чтоб никто не подрезал твои стринги.
– Заткнись, сопляк. Дурак.
– Жизнь удивительна, Минерва, – сообщила дочери Перла. – И полна чудес. Я видела привидение.
– Круто, мам. – И Минни поспешила обратно в кухонное рабство. Несколько ошарашенная, но со стариками всегда так. Мало того, что папа несет бред, так теперь еще и мама туда же.
– Не будь задницей, Минни! – крикнул вслед Лало. Татушка ПАПА НАВСЕГДА по-прежнему чесалась.
– Pobre[133] Родни, – вздохнула Перла. – Ему неуютно здесь?
– С чего это? Он же у нас, этот чокнутый Родни. Он тут всегда, мам.
– Я никогда не была достаточно белой для семьи твоего отца, – сказала Перла. – Она тоже не была белой, Мама Америка. Смуглая, como café con leche[134]. Но белее меня. O si, mijito. Я слышала, как она называет меня индианкой. Я же не глухая, а! – Она отхлебнула кофе. – Слишком горячий. Кто варил? Да ладно. Я никогда не нравилась твоей бабушке. Она считала меня женщиной низкого сорта. Называла меня проституткой.
Лало не знал, что на это сказать.
– Блин, – пробормотал он в итоге и вернулся в гараж смотреть кино.
Пытался отключиться от всего. Час назад звонил его сын. Они знают, кто это сделал.
– Сделал что? – спросил Лало.
– Замочил дядю Браулио.
– Да ладно.
– Зуб даю, пап, – сказал сын. – Че будешь делать?
И Лало сказал:
– Я?
* * *
17:00
Младший Ангел припарковался дальше по улице. В водосточных канавах было сыро, но под привычно палящим солнцем все выглядело пыльным. Трава пожелтевшая, а стены выцветшие. Сам он вырос в белой части города. Ребята в школе думали, что он француз.
Но дом его находился здесь – квадратная коробка площадью 1200 футов. Бугенвиллеи. На подъездных дорожках брошенные скутеры и трехколесные велосипеды. Баскетбольные кольца на стенах гаражей. Однородный классовый слой, назидательно заговорил в нем преподаватель. Музыка вот только разная.
Он шел по улице и чувствовал себя словно под прицелом видеокамеры. Или будто из каждого окна подсматривали любопытные. Глядят на «краун вик» и думают: свинья! Он понурился, опустив плечи, как будто мог стать меньше ростом, а еще лучше – невидимкой.
Кто этот gabacho?
А, это тот гринго-мекс.
С виду типичный наркоша.
Он всегда чувствовал себя неловко, запросто входя в дом Старшего Ангела и Перлы, как делали все остальные. Как будто еще не заслужил членства в их клубе. Но если он стучал или звонил в звонок, его непременно бранили. Разве брат стучится? Поэтому он собрался с духом, решительно отодвинул тяжелую решетку и шагнул внутрь. Вокруг большого стола в гостиной собрались люди. Бейсбольные кепки с названиями команд. Сигареты.
Только что появилась Ла Глориоза, она стояла в алькове, освещенная солнцем сзади, руки на бедрах. Золотистая юбка словно подсвечивала смуглые лодыжки. Контуры ног, затянутых в колготки, отлично видны сквозь ткань юбки. Распущенные по плечам волосы мерцали искорками – точно блики на чернильном море.
Она заметила его. Он улыбнулся. Она была великолепна, как ацтекская богиня, нарисованная на бархате, в лавчонке с тако. И мускулистая.
– Mi amor[135], – сказал он.
– Ay, tu[136]. – У Ла Глориозы не было времени на глупости. Она резко вскинула голову, движением подбородка прогоняя его. Кудри взметнулись – поставила на место.
Он ответил коротким недоуменным движением бровей.