Шенна - читать онлайн книгу. Автор: Пядар О'Лери cтр.№ 48

На полу напротив очага лежала широкая плита ^[35], и если прислушаться к тому, что происходило в комнате, можно было поклясться на Библии, будто ливень стучал по этой плите всю ночь напролет, и лишь иногда стук башмаков утихал на время, пока вступали музыканты. Честное слово, Нора с Плотинки и двое ее братьев отплясывали до седьмого пота так жарко, что заставляли всех, кто там был, плясать еще жарче и потеть еще пуще.

Стоило танцорам утомиться, как у Микиля уже были готовы для них напитки, и он и виду не подал, что все время наблюдал, когда их пора будет подать. Танцоры вовсе не пили вина. Они хорошо знали, что, выпей они хоть немного, вино ударит им не только в голову, но и в ноги. А уж коли вино ударит им в ноги, тут-то и конец всем танцам.

Гости присаживались ненадолго, время от времени, между двумя заходами танца, а потом кто-то из гостей запевал прекрасную трогательную душевную песню. Были среди них и такие, кто умел петь и низким грудным голосом, и высоким головным – до того красиво, что стоило услышать от них хорошую песню, как она у всякого разгоняла на сердце тоску.

Был среди волынщиков один, кто знал колдовскую музыку. Он часто играл ее по своему хотению, но нелегко было заставить его сыграть ее по чьей-то просьбе. Волынщик говорил, что такую музыку играть неправильно, потому как слишком уж она нездешняя.

Устав, утомившись и изнемогши от танцев, все принялись упрашивать волынщика сыграть им колдовскую музыку. Тот долго отказывался, говорил, что музыка эта слишком потусторонняя и играть ее не следует. Тогда ему налили еще королевского вина и взялись уговаривать до тех пор, пока ему не пришлось сдаться. Он настроил волынку. Надул меха. Вся компания слушала его, замерев, словно бездыханная.

Вскоре они услыхали глубокий, низкий, протяжный звук, плавный, нежный и ласковый, что приближался к дому. Гости подумали, что дуновение ветра сопровождает мелодию и это ветер издает такой звук, а не волынка. Прекрасная мелодия вдруг прорвалась сквозь этот звук, и оба они – низкое гудение и мелодия – вошли в дом. Гудение набирало силу, и, казалось, в этом звуке что-то бьется и раскачивается. Вскоре услыхали они и второй звук, бившийся и раскачивавшийся на тот же самый манер в сплетении с прекрасной мелодией, что изливалась из него, тогда как другой звук и мелодия не заглушали их, а, скорее, поддерживали и усиливали друг друга, так что в звуке этом мелодия становилась яснее, а сам звук нежнее. Тут раздался третий звук, он поднимался, дрожа и раскачиваясь, и сплетал собственную сладостную мелодию. Этот третий звук испугал каждого. Всяк готов был поклясться, что это человеческий голос!

И затем хлынул поток музыки, самой чистой и нежной, самой мягкой и упоительной, какую только кто угодно в том обществе слыхал за всю жизнь. Гул, человеческий голос и дуновение смешались в нем и двинулись по комнатам, словно вихрь волшебного ветра. Голос и звук становились громче, вихрь – быстрее, пока гостям не показалось, что волшебный вихрь танцует по всему дому. Он был то здесь, то там. То летел туда, то налетал оттуда. То утихал, то пробегал по полу кру́гом. Затем вихрь музыки взвился под стропила и стремглав ринулся оттуда так, что людям показалось, будто они различают в нем шорох птичьих крыльев. Потом они услыхали, будто сквозь музыку пробиваются вздохи и плач, а вскоре плач уж рассыпался смехом. Затем им послышалось, как в музыке звенит что-то похожее на детский голос, а после голос другого дитяти отвечал ему, и оба они, перекликаясь, отвечали музыке. Потом возвысился третий голос, похожий на голос молодой женщины, и никто из собравшихся доселе не слыхивал столь чистого, звучного и приятного человеческого голоса. А скоро еще один голос вторил ему, и как ни звучен был первый, второй пел еще приятней и звучнее. И так, перекликаясь друг с другом, они отвечали музыке – ясно и чисто. Следом же будто отворилась еще одна дверь, и музыка наполнилась большой силой. Движение ее ускорилось, и возросший напор наполнил нежностью голоса. Они поднимались друг над другом и тонули друг в друге. Вот они кружатся друг вокруг друга, вот взмывают от пола, вот они под крышей. Вот они в этом углу, вот в том, а вот уже совсем в другом. И вот уже беспокойство стало пробегать среди гостей, и начали озираться они, не зовет ли их кто.

Затем музыка зазвучала с новой силой, будто открыли вторую дверь, еще больше первой. Сильнее, громче и шире становился звук музыки. Он повернулся, закрутился, прокатился по полу, по стенам и под крышей всего дома. Порой он был похож на рев, порой на дикий крик, порой на громкое рыдание, а порой на душераздирающий плач, какой способен был выдавить вздох даже из камня. А потом в нем снова слышались смех и веселье, восторг и радость – такие, будто могли мертвых поднять из могил. Голоса женщин и детей перекликались и пробивались сквозь самый громкий рев, самый горький плач и самый веселый смех, а затем вновь то тут, то там раздавался долгий, протяжный дикий вопль, от которого кровь стыла в жилах у всех, до кого долетал он.

Тут люди услышали, как слились и ринулись вместе, подобно звуку моря, вой и крик, вопль, плач и смех, детские голоса и женские. Они возвращались друг к другу, вертелись вокруг и теснили друг друга. Один под другим, один над другим и один в другом. То в одном месте, то в другом, то в третьем. Они были всюду одновременно, и людям уже начало казаться, что эта сумятица проникла прямо к ним в уши! А после в музыке послышался звук, подобный раскату грома. Он двинулся по полу, рыча и нарастая, то сжимаясь, то расширяясь. Он пронизал основание дома, дерево стульев и людские кости, колебля их и сотрясая. Он делался все сильней и сильней, пока не вобрал в себя всю музыку и все прочие голоса и не погнал их в водовороте по дому. Тогда гром стал еще тяжелее, сильней и беспощадней, пробирая и сотрясая дерево и кости, покуда все, кто там был, не ощутили трепет у себя в сердце и звон в голове.

Тут один детский голос взвился и вылетел в трубу. Первый женский голос последовал за ним. Затем и другой женский голос взлетел по трубе, а еще один детский устремился ему вослед. После вылетел в трубу вопль, и второй вопль за ним следом. Потом через трубу пролетел первый человеческий голос, что был слышен в музыке. Самые разные звуки и голоса исчезали один за другим. Скоро уже ничего не было слышно в доме, кроме грохочущих, дрожащих раскатов грома. Затем гром начал затихать, дрожь и трепет все слабели и слабели, сила терялась, мощь убывала, пока, наконец, от грома не осталось ничего, кроме низкого рокота. Рокот замирал, замирал, до тех пор, пока не обратился в дыхание. Затем все умолкло.

Запел петух!

Едва петух запел, Дева с Крепкого Холма вскрикнула и лишилась чувств. Никто и не пошевелился. Похоже было, будто все зачарованы. Наконец вскочил Большой Тинкер.

– Ну, слава Богу, – сказал он. – Да что это с вами? Возьмите-ка вдвоем эту девушку, женщины, да вынесите ее наружу, на свежий воздух.