Дни, когда все было… - читать онлайн книгу. Автор: Дарья Симонова cтр.№ 33

– Господи, Аня! Я же сказал, что женщины не знают истории! Барятинский наоборот… впрочем, не стоит всуе ковырять ноготками пласты культурного наследия.

– Хорошо. Тогда ответь пока, почему ты не стал бы принуждать женщину принять твою веру?

– Потому что это гордыня – полагать, что и рыбку съешь, и в Царствие Небесное войдешь. Буду по-честному гореть в аду за свои грехи.

Вот так же честно подписаться бы под последним письмом – «больная и слабая Анна»! Но где ж найти благородного и милосердного адресата… Нынешний век – сплошная показуха. Страдания без эффектной обертки, без приличного промоушена не принимаются. Николай Чудотворов вел речь о другом. Он просил без всяких форматов вспомнить все по-честному, без купюр. Беспощадно к самой себе и к врагам рейха. Довести истерию своей вины до абсурда и избавиться от нее. Таков незатейливый метод аутотренинга. Метод шоковый, доморощенный, из той же серии, что и больной зуб, привязанный к дверной ручке. Как и православная вера, это путь для сильных характеров. Анна недотягивала. А до веры – тем более. Данила Дмитриевич ее предупреждал! Тут надо отдать ему должное. Анна не послушалась слабого, но бескомпромиссного голоса Духа, который в тот момент был монархом в изгнании. Дух требовал: «Креститься и венчаться, иначе во грехе погрязнете!» Анна рассеянно кивала, успокаивая себя: «Не всерьез же он!» Еще как всерьез, не по-детски. Просто в те благословенные времена тон задавали подружки душа и плоть. И они умоляли: детка, иди к нам!

Данила Дмитриевич, им послушный, наполнял левый глаз слезами. Правый у него был поврежден в детстве и никогда не плакал. Обычно, напротив, повреждение слезной железы влечет усиленное увлажнение, но здесь-то организм особый. Левый глаз слезно просил избавить Данилу-мученика от растянувшихся во времени страстей. Как было при первом разводе. Он растянулся на несколько лет, он изнурил и вымотал. Супруга-изменница все не решалась – ведь уходила к человеку неприятной наружности, без рельефных выпуклостей характера, с некрасивыми пропорциями лица и тела. Зато – молчун и трудоголик, мечта самодурши. И все-таки женщине, травмированной обаятельным болтливым невротиком, похожим на князя Барятинского, тяжко было привыкать к обыденному психотипу. Подобное лечат подобным. Скорее даже не лечат, а пытаются лечить, тяготея к щадящим неправославным методам. Анна в мыслях о первой супруге ДД прошла все стадии преодоления фарисейства – от гневного обличения до полного и бесповоротного прощения. Последнее, конечно, пришло с опытом, когда Анна познала Данилушку в быту, в ближнем бое, как говорится.

Уже в знаменательную ночь, когда она решилась на спринтерскую дистанцию по горящим мостам, наметились трещины. Но что ей до мелочей, когда Вадим уже вычислил ее место дислокации. На этом месте и не пахло прелюбодеянием: Анна вместе с Данилой провожали гостью из Питера. Гостья была драгоценной. Давно не близкой, но «родня по юности», из тех, кто давно перешел с портвейна «Три семерки» на родной португальский первоисточник, но еще может напеть «В трамвайном депо пятые сутки бал». Она, единственная из Аннушкиных друзей, внушила ДД безоговорочную симпатию. Еще бы – изящная, длинноволосая и несуетная. Анну даже уколол комарик ревности, но она едва успела его заметить. Потому как вскоре под лопатку воткнулось нечто куда более весомое – целое копье, отравленное мстительным ядом. Только не собственным, а Вадюшиным, разумеется. Большие корабли не мелочатся. Вадим был мрачен и неукротим, как Советское информбюро. «Бюро» посредством мобильной связи извещало о том, что злой Вадик уже ступил ногой каменного гостя на территорию Ленинградского вокзала и скоро всем будет возмездие. Погоня! А меж тем он еще пару часов назад выказал редчайшие намерения, как то: быть сегодня трезвым, уложить сына спать, почитать ему «Винни-Пуха», учинить полезный воспитательный процесс, оказать позитивное отцовское влияние…

На сем эпизоде откровения упорно спотыкались. Так оно всегда с детьми выходит. Прихотливая субстанция. О них либо все, либо ничего, иначе выйдет лживость и приторность. Невыносимая «засахаренная сгущенка», от которой прячутся красивые редактора-баритоны. Но Анне негоже было бояться – ныне она сознательно писала «в стол», то есть в реку! Однако терапевтически исповедального эффекта не получалось – там хотелось урезать, здесь прибавить. Причесать непроизвольный поток чувств, на всякий случай вписаться в какой-нибудь формат, – а об искажениях в хронике событий и говорить нечего. Память человеческая тут успевает напортачить поперек мозга, недаром показания участников одной и той же эпопеи обязательно будут друг дружке противоречить. За примером далеко ходить не надо. Данила Дмитриевич упорно не помнил, как панически вопил Вадиму, что он оставляет его жену в покое – только пусть тот даст ему уйти восвояси.

– Аня, я такого не говорил. И даже если и говорил – я же о маме беспокоился! Я так ее измучил. Хоть мы с ней и ссоримся, но я знаю, что сам не подарок. Старушка много пережила из-за меня. Она бы совсем зачахла, если бы Вадим меня порешил. А ты тоже хороша! Зачем потащила меня к себе домой?! С точки зрения любого закона я не прав. Вторгся на чужую территорию. Увожу чужую жену. Ты же фактически меня этим подставила. Все могло кончиться гораздо хуже. Но все женщины таковы – они лживы и стервозны по своей природе. Сталкивают мужчин лбами и смотрят, что будет. Но моя беда, что я всегда их слушаюсь, а потом страдаю. А я за тебя знаешь как заступался перед Варварой?! Она была в истерике от нашего появления, а я умолял ее не выгонять нас, в ногах у нее валялся… Видишь, в какое положение ты меня поставила, Аня! И я все терплю, и тебе не в чем меня упрекнуть. Я честный и порядочный человек. У меня все четко. Это меня могут подвести, а я – никогда.

Матерый человечище, ничего не скажешь. Такому не повредят никакие детали и детальки, на которых строил свою дедукцию старик Холмс. А деталек-то хоть отбавляй, каждая из которых аннулирует догмат о непогрешимости папы Московского Данилы Дмитриевича, первого, или второго, или какого угодно, несть им числа… Насчет «в ногах валялся» Анна пробовала напомнить, что и на нее он яростным челобитьем воздействовал, требуя скорее приступить к совместной жизни. Вот она и приступила – в острый отчаянный момент, когда надо было поставить точки над всеми i, констатировать завершение одного брака и начало следующего. Забрать неспящего сына, которому нетрезвый папа не стал читать «Винни-Пуха» на ночь, – и бежать по мостам. И кого, как не любимого человека, просить о помощи в эту роковую минуту, прости, Господи, за высокопарность?! Чем, чем провинилась Анна, силы небесные… Разве что внезапностью порыва. Но мало кто из смертных может чинно и цивилизованно разорвать аорту. Честь и хвала тем, кому удается. Анна не входит в их число. Впрочем, «господа судьи и кулуарные арбитры, обращаюсь к вам, как достопамятный Гумберт Гумберт: неужели десять лет активной борьбы за мир в одной безумной семье не засчитываются?! Разве в ответ на миллион тумаков, моральных и физических, нельзя поставить точку в виде одного большого синяка. Неужто он – превышение необходимой обороны?».

«Но так вышло, что означенный синяк, – вступает воображаемый Обвинитель, – на голове непогрешимого Данилы Дмитриевича. Что вы на это скажете, уважаемая?»