Дни, когда все было… - читать онлайн книгу. Автор: Дарья Симонова cтр.№ 30

После приятных скитаний хорошо зайти в кинотеатр «Иллюзион» – и припасть к иллюзиям бесповоротно. Но в старом кино есть пленительный обман. В него приятно окунаться, когда реальность накатанная, как лыжня в Инсбруке, – и не мешало бы ей придать эстетический вектор. У Анны, напротив, назрело мятежное перепутье. Она пряталась за Лелюша, а потом приходилось вылезать из кадра и распутывать свой клубок противоречий с того же места. Пока находилась с Дмитричем, усыплявшим ее маниловщиной, – мерещился правильный выход. Хотя Данила ничего не обещал – только жаловался на Аниных предшественниц. Жаловался любовно, щедро выстраивая для каждой оправдание.

Ему удивительно шло великодушие – как костелу рождественское убранство! Первая любовь – отвергла его без объяснений. Первая жена – изменила ему. Вторая жена… вот ее как раз Анна немного знала и была с ней солидарна, и даже вместе с Данилой энергично жалела о порушенном не своем счастье! Там детки супруги выросли и разлюбили отчима, вот в чем дело. Неразрешимый переплет. Но когда после кино опять нагуляешься по мокрым черно-белым «иллюзионным» набережным, и надо уже домой, и Вадим звонит, который всё знает, потому что с ним решено обойтись по-честному, – будьте вы неладны, высокие отношения! Так вот, в сию минуту роковую так сладко послушаться вкрадчивого Данилиного искушения и присесть на полчасика в укромной кофейне. Всего-то по капучино в кукольной посудинке – и переплет кажется разрешимым. Надо волевым усилием прервать цепь личных неудач. Сколько можно здоровому, честному и доброму мужчине куковать неудачником, потом затворником, а теперь в намеченной перспективе – монахом?! Надо еще дерзнуть, рискнуть, попробовать… Словом, когда с холода заходишь в тепло, уровень оптимизма в крови подскакивает. Любовь требует воплощения. Правильный выход уже не мерещится – он вопиет о себе.

Вадим тоже вопиет. Но ведь он специально такой невыносимый был все эти годы – он втайне хочет, чтобы Анна ушла сама! Тем самым дала бы ему повод еще и покуражиться, сорвать куш сочувствия с безмозглых, кому можно голову заморочить. «Измена! Измена!» – покричат особенно ретивые Кибальчиши. В числе коих – свита собутыльников и особое подразделение барышень, которым Вадик чинил компьютеры. Не их собачье дело, – заранее грозила кулаком Анна. С Данилой Дмитриевичем она расправляла запылившиеся, поблекшие от невостребованности паруса. Правда, по дороге домой вся легкокрылость сдувалась. Вадима пока любила. С ним прожито и понято немало, как некогда пелось… На Страшном суде припоминают не только страшное. С Вадимом тоже поначалу радовали статисты и антураж. Только они были совсем иными. Начиналось в Питере. Гуляли совсем по другим берегам, по другим людям, в другое время года. Был конец мая, и встретились подряд три голые женщины. В предзнаменование чего – неясно. Одна, совсем молодая, пыталась утопиться, сиганув в Фонтанку с гранитного причала. Ее кто-то спасал и урезонивал. Через двадцать шагов другая дама, возраста элегантности, с шикарной седой завивкой, высунулась по пояс из окна, будучи неглиже, и помахала Ане и Вадиму сигаретой. Третья… а вот третья забылась. Может, парила в небе, как любовники Шагала? Это было бы вполне по-петербуржски, как язвила Анжелика. Ведь тут даже птичьи чучела летают, за которыми не уследил однажды Федечка, перейдя из спецкоров в сторожа.

Смешная история. Печатный орган на Обводном со временем накрылся, зато прочие, непечатные, вполне себе процветали. «Гений» захирел, зато «злодейство» набирало обороты. В качестве компенсации Федечку, а потом и Анну оформили охранниками. Жалко было на улицу выгонять самых неустроенных и сирых. Охранная миссия нехитрая: вечером запирали входную дверь на клюшку и звали друзей. Куролесили до утра, благо что места много, и на кожаные диваны можно было укладывать притомившихся, как морских котиков. Сколько было здесь выпито, выяснено, сочинено и продекламировано… В этом коридоре храпел даже светоч рок-н-ролльного авангарда, но что теперь об этом! Не стоит культивировать убогую манеру помечать события жизни громкими именами для пущей важности: дескать, на этом стуле сиживал внучатый племянник Штрауса, а в тот платочек сморкалась сама Агния Барто. И без них ночи были туго набиты судьбоносным. Сама муза Клио спускалась порезвиться на угол Лиговки и Обводного.

И вот одно дежурство выдалось тихим, без компаний. Федор идиллически почитывал свою любимую Сельму Лагерлёф, когда в дверь позвонили. На дворе полдвенадцатого ночи. В глазке наш храбрый страж видит… потом он назвал пришельцев «группой мужчин-с», и этот эпитет вошел в анналы. Федор запустил группу мужчин-с, потому что не увидел в ней ничего опасного. Разве что натопчут! К генеральному частенько захаживали такие группы. Узнав, что Сам отсутствует, шумная группа что-то долго обсуждала в его кабинете. Даже коньяком хотели Федю угостить, наивные! Эка невидаль: у генерального была припасена канистра, из которой особам приближенным было разрешено цедить. Посовещавшись и назначив себя приближенными, Аня с Федей цедили, но речь не о том. Коньяк был в канистре знатным, так что от чужеродного напитка храбрый страж отказался, дабы не нарушать сложившуюся биохимию организма. Группа мужчин-с не стала настаивать и шумно-хохотливо удалилась. Кто мог предположить, что они унесут какие-то чучела птиц? Федор клялся, что никаких пернатых, живых или мертвых, в руках у незваных гостей не приметил. Собственно, на прямой вопрос начальника «Где?» Федечка простодушно пошутил: «Улетели!» Не то чтобы генеральный директор был страшен в гневе или, как знакомый Данилы, мечтал о телесных наказаниях для подчиненных, но все ж таки ему было на что обижаться. Человеком он был с виду незлобивым, но за плечами у него был Афган и какие-то «нити, ведущие на самый верх», о которых шептались в кулуарах. И он совершенно справедливо недоумевал по поводу полночных ковбоев, которые ищут его на рабочем месте в столь неурочное время. А также по поводу охранника, который таким ковбоям дает зеленый свет.

Дела давние, Федечка был прощен, птицы официально констатировались «улетевшими». А все к тому, что в Питере не бывает героев второго плана. Для фона они слишком активны и затмевают основной сюжет. Даже вклиниваются в любовные истории, превращая их в болезненные многоугольники. Главные герои не выдерживают и отдают им свою любовь, потому что нуждающимся надо отдавать лучшее. Нешуточные жертвы нужны, чтобы осчастливить голых женщин, одетых мужчин и оживить чучела птиц. Оттого здесь так запутаны исповеди, Анжелика.

А Данила Дмитриевич не любил Питер. За беспорядки и скудость трапезы. Что касается великих, засыпающих в коридорах, то о них высказывался еще резче. Сжечь на кострах возрожденной инквизиции, чтобы не сбивали молодежь с пути истинного! Весь этот рок с джазом – сатанизм и бесовщина. Анна, услышав такие речи, поперхнулась, коротко вспылила, потом быстренько придумала оправдание – разница в возрасте. О ней Дмитрич и сам любил всплакнуть: «Я старый для тебя!» Мужчина ранимый, ворчливый и желчный – это было внове. Надо было срочно подвести теоретическую базу – чтобы Вадиму диагноз поставить, годы ушли. Подумала и решила: на старуху нашлась проруха, тишайший Данила тоже подвержен помутнениям рассудка, что суть следствие больной печенки. Но что ценно – он отходчивый, не в пример Вадюше. Значит, патология неглубока.

Вывод, конечно, типично дилетантский, но надо было быстрее помириться. Встречались редко, времени было мало. Зато потом, когда мосты сгорели и поселились вместе, Данила каркнул во все воронье горло. Тут был попран не только град Петров и патлатые рокеры-богохульники, но и все источники Аниной силы. «Я думал, ты жертва, а ты своему Мельникову под стать! Оба вы, неучи, норовите обидеть кандидата наук», – спесиво морщился Дмитрич, еще недавно обильно посылавший кучерявые эсэмэсочные нежности. Впрочем, по части словес за ним никогда не застоится. Они для него на вес, тоннами и килограммами, гадости и нежности, все в куче. Смешает, взболтает – и щедро выльет в чужие уши, как в унитаз, половину своих кулинарных творений. Готовил он, кстати, отлично, если не портил блюдо порочной тягой к фальшивому фьюжну.