– Фройляйн? – спросил зануда Курт. – Вы тоже узнали Отто Куна? Вы поэтому остановили автомобиль?
Но пассажирская дверь уже хлопнула. Неугомонный Эдуард бежал, оскальзываясь, по улице, уже выкрикивал дружеские приветствия, и Аврора поняла: Эдуард успел подружиться с Отто, они уж перешли на «ты». Оберштабс-арцт следовал за корреспондентом, поправляя на голове фуражку и запахивая полы перепачканной шинели.
– Что же вы, фройляйн? – не отставал Курт. – Разве вы не узнали жениха? Это Отто Кун!
– Я не могу предстать перед ним в таком виде, – смущенно ответила Аврора, ощупывая прическу, безнадежно испорченную окровавленными бинтами.
* * *
– Милая? – он склонился к стеклу автомобиля и тихонько постучал указательным пальцем, затянутым в лайковую перчатку. – Тебе надо дернуть за ручку. Снаружи я не могу открыть дверь. Машина повреждена.
Аврора послушно дернула за рычажок. Отто распахнул дверь.
Это действительно был он: все та же прямая осанка и порывистые движения. Вот они, его глубокие, ореховые глаза, его задумчивая, пленительная улыбка. Аврора, едва выскользнув с водительского сиденья, распахнула ему объятия, а он крепко сжал ее запястья. Ах, как обжигающе-горячи оказались его ладони.
– Отто! Это я! – сказала Аврора.
– Напрасно, – отозвался он.
– Что?
– Тебе следовало остаться в Будапеште. Напрасно ты затеяла все это. Здесь опасно. Надеюсь, теперь ты уяснила себе?
Отто рассматривал повязку на ее голове, а она пыталась поймать его взгляд.
– Поцелуй же меня!..
– Не здесь! – он наконец посмотрел ей в глаза. – Я приготовил для тебя квартиру. Мы будем жить недалеко друг от друга. Надеюсь, тебе понравится Горькая Вода…
* * *
Сельцо Горькая Вода – стайка беленых хат, покрытых двускатными или коническими, крытыми соломой хатами. Горькая Вода – осененный тополями островок жизни на пологом холме, среди плоской, промерзшей равнины. Влево и вправо от главной улицы разбегаются узкие, поросшие бурьяном, огороженные плетнями проулки. В центре селения, на вершине пологого холма треглавый храм посредине поросшей жухлой травкой площади. Напротив него единственное в селении двухэтажное здание – бывшая школа, резиденция военного коменданта сельского округа.
От центральной площади главная улица сбегала вниз, к речке. Они шли по ней гуськом: один за другим. Отто с коллегами-врачами шел впереди. Они о чем-то переговаривались на немецком языке. Корреспондент «Фелькишер беобахтер» тащил багаж Авроры: два огромных чемодана коричневой свиной кожи. Отто нес кофр с провизией.
– Там, впереди есть речка. Мутная, узкая, поросшая камышом. Они называют речку Горькой Водой, – рассказывал Эдуард. – Но вода в ней нормальная, я бы даже сказал – сладкая. Я нарочно попробовал. Эти русские – странный народ. Все у них наоборот, не так как у нормальных людей!
Под пологим склоном, на поросшем камышами берегу, примостилось длинное, похожее на коровник здание волостной амбулатории, переоборудованное оккупационными властями под военный госпиталь. До железной дороги было неблизко, и раненых привозили с передовой на грузовиках и гужевых повозках. Когда не хватало мест, их размещали в больших, похожих на цыганские шатры, палатках. Сверху, с вершины пологого холма, Аврора могла разглядеть часть территории госпиталя: длинное одноэтажное здание с крыльцом посередине и длинной лавкой вдоль беленой стены, несколько домов поменьше. Внутри ограды из плотно пригнанных досок не росла трава. Черная земля искрилась белой наледью.
– Сейчас на фронте затишье, – тихо проговорил Эдуард. – И в госпитале жизнь стала поспокойней.
Отто свернул с центральной улицы направо, в узкий проулок. Доктора Кляйбен и Рерхен продолжали двигаться прямо, в сторону реки.
– Господин Кун квартирует здесь? – спросила Аврора.
– Нет, фройляйн, – отозвался Эдуард. – Персонал госпиталя живет в домах на берегу реки. Но там вам будет неудобно. Там проезжая дорога, шумно, суетно. Не стоит!
Отто откинул проволочную петлю, замыкавшую калитку в плетне и ступил во двор. Заиндевелая трава хрустела под подошвами его юфтевых сапог. Они пересекли широкий двор: Отто впереди, Аврора следом за ним. Эдуард замыкал шествие.
– Но почему мы не можем жить вместе? – Аврора раскраснелась от мороза и возбуждения. Ее потряхивало. Рана и усталость давали о себе знать.
– Во-первых, я живу рядом с госпиталем, – отвечал Отто, не оборачиваясь. – Тебе там будет неспокойно. Ты устанешь от постоянно шума двигателей, беготни и прочих… впечатлений. Это полевой госпиталь, милая. А здесь, по соседству с комендатурой, тебе будет спокойней. Во-вторых, я часто бываю занят даже по вечерам. Это необходимо для работы. Исследования необходимо завершить до лета…
Он наконец остановился, обернулся, внимательно посмотрел на ее лицо.
– Ты не здорова. Тебе необходимо отдохнуть, – сказал он веско. – Я загляну вечером проведать тебя. Ты разочарована? Ну что же поделать! Все мы здесь на службе. Даже ты носишь погоны. Это не Будапешт, милая. Это – Горькая Вода!
* * *
Горькая Вода! В разгар дня на улицах пустынно. Редкие прохожие посматривают на нее с настороженным любопытством. Ох, какие липкие у них взгляды! Стоит лишь встретиться с кем-нибудь глазами – тут же кланяются в пояс. Головы низко склоняют. Прав был ее отец: русские рабский народ.
Она бежала под гору. Легкий морозец обжигал щеки. Рана на голове оказалась пустячной. Стоило лишь надвинуть пониже берет, чтобы прикрыть смехотворно-белый пластырь, закрывавший ссадину, и можно было бы вовсе забыть о неприятном приключении на пути к Горькой Воде. Новое местожительство казалось ей и неуютным, и безопасным. Ее определили на постой с двумя женщинами – аспирантками, вольноопределяющимися при научной части госпиталя Отто. Обе дамы – выпускницы медицинского училища в Будапеште – оказались знакомы Авроре. Обе – на несколько лет старше нее и настолько поглощены научной работой, что не замечали ни тараканов, шелестевших ночами за хозяйской печью, ни удручающего смрада, исходившего от разбитого параличом старца – отца хозяев дома. Одна из сожительниц Авроры, некрасивая и немолодая медичка по имени Августа, из подручных средств готовила для хозяев специальный состав для обработки пролежней.
Пару дней Аврора маялась от безделья. Отто навещал ее, но подолгу не задерживался, ссылаясь на занятость и усталость. Он был подчеркнуто вежлив и холодноват. Соседки Авроры объясняли это неудачами в исследованиях. Пациенты умирали от последствий применения лекарства, изобретенного Отто. И вот настал день, когда Аврора почувствовала в себе силы добраться до госпиталя, чтобы увидеть все собственными глазами и запечатлеть увиденное на фотопленку.
* * *
Аврора робко вошла в пропахшую карболкой палату. Как странно. У Отто – все то же лицо: бледное, сухое, с четко очерченными, словно изваянными острым резцом, чертами. Вот он всматривался в лица пациентов, слушая, как сестра, русская девушка, зачитывает информацию о состоянии больного. Говорит на берлинском диалекте чисто, почти без акцента, но очень уж медленно. Вроде бы все как обычно, но все же что-то не так! И эта русская девушка, так непохожая на виденных ею местных жителей, словно чем-то знакомая. Эта ее тугая коса и неуклюжая фигура, и то, как она смотрит на Отто. Аврора разозлилась, а Отто внезапно заговорил на русском языке. Ах, вот оно что! Он изучает русский!