Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Лавров cтр.№ 73

Джорджи, принц Уэльский, еще 2 марта писал государю: «Очень сожалею, что студенты снова устраивают беспорядки в университетах, ведь я знаю, как это должно тебя тревожить».

Сипягин сделал для журналистов заявление, в котором вину за случившееся благородно брал на себя:

— В том, что беспорядки приняли такой массовый характер, виноваты власти, которые не сумели предвосхитить буйство студенческой толпы, а потом, своим бездействием, провоцировали молодежь на новые беспорядки. При внимательном, разумном и строгом отношении к делу надлежащих властей уличные беспорядки иметь места впредь не должны.

Кипятившейся студенческой вольнице годился любой повод, чтобы еще больше разъярить свою злобу. Невинные слова Сипягина и стали таким поводом.

Через своих тайных эмиссаров революционные партии поддерживали высокое давление в этом кипении, щедро субсидировали заводил. Боевая организация решила дебютировать громко: в один день и практически в одно и то же время застрелить Сипягина и престарелого Победоносцева, уже двадцать два года занимавшего пост обер-прокурора Священного синода.

Подготовка шла вовсю.

* * *

Гершуни в те дни ходил в приподнятом настроении и слегка навеселе: пули были крестообразно подпилены, да вдобавок и отравлены стрихнином. Даже небольшое ранение должно было унести жизнь жертвы. Убийство Сипягина шире развяжет кошельки доброхотов, деньги так и поплывут в партийную кассу, то есть в карман самого Гершуни.

Единственно, кто беспокоил, — так это исполнитель «воли народной» Степан Балмашов. Гершуни видел его душевную неуравновешенность, его сомнения. Сейчас его вроде бы удалось настроить на убийство — это хорошо, но не было никакой уверенности, что другой раз снова получится послать на «мокруху». Гершуни рассуждал: «Покотилов — парень серьезней, не сдрейфит! А этот фраер Балмашов все время менжуется. Так что, пока я сфаловал Балмашова, пока он „горяченький“, пусть идет на Сипягина. Хорошо, если охрана после выстрела Балмашова замочит его самого — тогда он никаких показаний не даст. А Покотилов все-таки химик. Он мне понадобится и как изготовитель бомб, да и сам с одурелой головой по первому приказу пойдет на акт!»

Отец будущего убийцы, Валерьян Иванович, был глубоко религиозным человеком. Когда сыну Степану исполнилось четыре года, он стал брать его на все церковные службы, заставлял ребенка томиться на ногах по нескольку часов. Результатом этого стало то, что подросший Степан, памятуя о детских муках, вовсе перестал посещать службы.

На свое несчастье, Балмашов-старший однажды познакомился с Виктором Черновым. Тот обратил внимание на «славного мальчика Степу», который «часто сиживал» у него на коленях.

Пока папа раздувал на дворе самовар, а мама ставила на стол закуски, Чернов объяснял впечатлительному ребенку, «задумчивому и мечтательному», что «высшее счастье — погибнуть за трудовой народ». Ребенок ласкался к Чернову и говорил:

— Дядя Витя, мне очень хочется погибнуть! Когда пойдем погибать?

Чернов добродушно улыбался:

— Подрастешь, я тебя познакомлю с хорошими людьми, они тебя, Степа, командируют…

По характеру Степан не был злодеем. Можно верить Чернову, который писал о нем: «Правдивость его была абсолютной, наподобие абсолютного слуха больших музыкантов». Правдивый ребенок верил всем бредням, что ему вдалбливали в голову добрые дяди вроде Чернова, который сам никогда не собирался погибать ни за народ, ни за кого-либо еще.

Ребенок подрос, стал студентом. Впрочем, Степан не столько учился, сколько «на благо народа» баламутил студентов. Сначала это было в Казанском университете, откуда за организацию беспорядков будущий убийца был отчислен, а затем в Киевском. Из этого университета он тоже был отчислен за организацию студенческих беспорядков и прочие безобразия.

Когда Балмашов бежал от полиции за границу, то именно Чернов пригласил его в Женеву. Юноша очень показался Гершуни. Тот долго хлопал по плечу Степана, гипнотизирующим взглядом вглядывался в лицо своей жертвы и вкрадчиво говорил:

— Знаешь, Степа, какое высшее счастье? Это погибнуть за счастье народное. Честное слово!

Балмашов, не понимая, куда клонит знаменитый революционер, нерешительно отвечал:

— Конечно…

Гершуни бодро продолжал:

— Молодец, парень не промах! Хочешь стать народным героем? Чтобы тобой гордились родители, чтобы те, кто знаком был с тобой, хвастали на каждом углу: «Я был другом Степана Балмашова!»

У слабовольного юноши в глазах светился интерес.

— Кто ж не хочет стать героем? А что надо сделать?

— Если партия тебе позволит, замочишь Сипягина, тогда прославишься на века. В натуре, твои портреты будут висеть в гимназиях рядом с Пушкиным. Потомки буровить о тебе будут, поэты в твою честь нацарапают стихи, что-нибудь навроде «Погиб Степан, невольник чести…» Про Жанну д’Арк небось читал? Вот и тебе тоже памятник поставят… Бронзовый. Ну как?

Степан вздыхал:

— Это, конечно, неплохо бы — бронзовый, да только стариков родителей жалко…

— А что старики? Сначала, может, и всплакнут, а потом обрадуются: кто ж не хочет фарта своему ребенку? Старики тобой гордиться будут, пенсию большую от революционного правительства получать станут, дом хороший в Саратове для них построят, как раз напротив твоего памятника. Честное слово! Утром мамаша встала, перекрестилась, в окошко выглянула, а там, господи прости, ее Степа посреди площади — бронзовый! Над всеми возвышается, и все, кто мимо идет, шляпы снимают: «Привет, герой!» А площадь, понятно, назовут твоим именем — Балмашовская. А? Не сдрейфишь? Очко в последний момент не заиграет?

— Авось не заиграет!

— Ты, Степ, главное, ксиву, то бишь письмо покаянное, на имя царя не пиши — они любят унизить героя. Сатрапы будут ходить, упрашивать: «Покайся! Государь-милостивец простит тебя, отрока неразумного!» Ты, Степ, упрись на своем да плюнь в ихние хари: «Пошли вон, блюдолизы!» И на суде держи фасон, обличай сатрапов, все газеты о тебе печатать станут. Я тебе клянусь. Приговорят к вышке, усмехайся: дескать, проклятые условия самодержавия заставили меня пожертвовать молодую красивую жизнь для облегчения участи.

— Чьей участи?

— Как — чьей? Пролетариев. Чего, Степ, нос повесил?

Балмашов повторил:

— Родителей жалко, натерпелись они от меня…

— Ну, завел волынку: родители да родители… Не дрейфь, старики тебя одобрят, на могилку будут приходить. Не дураки же! Их сыну такое счастье выпало, великому делу освобождения жизнь свою отдать!