Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Лавров cтр.№ 75

На Финляндском вокзале их встретили партийные товарищи, ближайшие подручные Гершуни. Один, саратовский немец Крафт, в высоких начищенных ваксой сапогах, которыми он очень гордился, сидел в коляске на кучерском месте, другой, постоянно хихикающий вечный студент Мельников, подсказал:

— Сипягин прибудет в Мариинский дворец в час дня!

Гершуни скривил рот и с презрением посмотрел на Балмашова:

— Что вы скажете за это несчастье: мы, видите ли, потеряли шашку!

Мельников неуместно веселился:

— А портки, хе-хе, не потеряли?

Гершуни строго, как фельдмаршал перед решающим сражением, скомандовал:

— Крафт, твою-то мать, гони на Вознесенский!

Приехали. Вывеска: «Оружейный магазин Шаф и сыновья». Гершуни остался в коляске: на стреме!

Балмашов и Мельников отправились в магазин. Хозяин встретил вежливо:

— Что прикажете, господин офицер!

Не офицерским, скорее заячьим голосом Балмашов пробормотал:

— Господин продавец, я, так сказать, шашку забыл в гостинице…

— И что вы, господин офицер, хочите?

Мельников решил помочь:

— Нам надо ехать на дело… то есть по делу, продайте шашку.

Приказчик широко улыбнулся:

— Вам какую?

Вопрос кошмарный, студент всю жизнь был уверен, что все на свете шашки (в простонародье — «селедки») одинаковые, а тут — какую? Балмашов махнул рукой:

— Самую дешевую, вместе с ножнами!

— Тогда могу предложить «гурду», отличная отделка…

Сунул убийца ассигнации и от сдачи отказался (зачем теперь ему деньги?), прицепил кое-как шашку и скорей на улицу, в коляску прыгнул.

— Давай, Крафт, кати скорей в Мариинский дворец! — приказал Гершуни. — Доставишь и сразу уезжай, не мозоль глаза шпикам, их там обычно много торчит.

Поехали. Гершуни еще за два квартала сказал:

— Останови лошадь, дальше мне ехать стремно! Позволь, Степа, обниму тебя, поцелую. Вот так-то! Сыграть в ящик за свободу народную при публике — радостно и легко. Но принять свой смертный час в застенке, где, кроме врача, священника да палача Филипьева, никого нет, — испытание трудное. Крепись, не поддавайся, мы, друг, с тобою! Каждое мгновение мы будем только думать о тебе. Клянусь честью! Народ твою жертву будет помнить вечно! Дай слово, что не станешь перед сатрапами унижаться и каяться!

Гершуни хотел укрепить дух в молодом человеке, а вышло наоборот — Балмашов занервничал, с трудом из себя выдавил:

— Я на все готов, слово даю… Я, как вы учили, я не буду просить… помилования! — Болезненно ссутулился, голова ушла в плечи, взгляд потух.

Гершуни о чем-то соображал, потом, глядя вбок, ласково сказал:

— Степа, дай мне, дружок, на сохранение твои рыжие бочата… ну, часы. Ведь разбиться могут…

Балмашов, казалось, плохо соображал, о чем идет речь. Гершуни подмигнул Мельникову. Тот полез под мундир Балмашова, из брючного кармашка отстегнул цепочку и передал Гершуни массивные золотые часы.

Балмашов словно проснулся, жалобным голосом продискантил:

— А, это братишка мой двоюродный заслужил, он умер, его мать мне на память передала…

— Хватит базарить, поканали!

Крафт хлопнул вожжами лошадь, коляска покатила.

Балмашов поплелся во дворец, а Гершуни нажал пружину, крышка открылась. Он прочитал гравировку: «Всемилостивейшее пожалование придворному певчему Константину Балмашову 1 апреля 1893 года. С.-Петербург».

Гершуни вздохнул, приделал часы к своим брюкам и пробормотал заупокойную еврейскую молитву «Эль молей рахим».

Гершуни повернулся к Мельникову, весело подмигнул:

— Эх, черт, дело наладили. Только Степка мне не понравился, раскис в последний момент. Ну, авось выстрелит, а как в киче сопли распустит — хуже дело от того не будет. Айда, Мельников, в трактир Харитонова, выпьем за торжество революции и Степку помянем! Да надо дальше дело обмозговать. Там нас уже ждут. Учись, как надо уловлять души человеческие, набирайся опыта.

Мельникову, студенту Горного института, невысокого роста, рыхлому, с брюшком человечку лет двадцати пяти, он доверял полностью.

Ум Гершуни работал с дьявольской изобретательностью. Вот и теперь, когда Сипягин еще был жив, Гершуни придумал на его похоронах устроить двойное убийство. Кандидатами в народные герои стали жених и невеста — сын парикмахера и великого украинского народа, офицер Михайловской артиллерийской академии Микола Григоренко, живший много лет по паспорту Евгения Григорьева, и расторопная Юлия Юрковская, дочь польского дворянина, мечтавшая о сцене театральной, но неожиданно для себя оказавшаяся на сцене политической. Она была на шестнадцать лет старше своего возлюбленного и по этой причине вела себя с ним подобно классной даме с умственно отсталым школяром.

Гершуни с ними был знаком без году неделя и теперь спешил сделать из них убийц.

Спустившись в трактирный подвал, Гершуни увидал в дальнем углу парочку, которой якобы надоело жить. Он громко сказал:

— Шалом! Сегодня мы будем радоваться прекрасной жизни. Юля, ваша красота потрясает воображение. Клянусь честью! Когда вы идете, я смотрю на вашу варзуху и думаю: эту женщину хочет всякий мужчина, как всякий хочет себе радости. Эй, человек! Почему в этом трактире такой непереносимый грязь? Так пусть хоть еда будет хорошей. — Повернулся к Мельникову: — Сидай за стол! Друзья, выпивайте и закусывайте, сколько вместится, пусть вас не волнует насчет расплатиться. — Наклонился к жениху, дыхнул в ухо: — Сейчас Сипягина спишем в расход. А на его похоронах такой революционный праздник устроим — земля будет дрожать, как корова во время отела!

Григорьев удивился:

— А что, сейчас Сипягину будет… каюк?

Гершуни заверил:

— Вас ждет такое, что это не слыхано! Еще не успеем щи схлебать, как весть придет. Ну, товарищи подельщики, пьем за успех нашего дела во имя счастья всех трудящихся! — Рассмеялся. — Дорого дал бы департамент, чтобы знать, что я тут с вами гуляю. Эти придурки уверены, что я еще в Женеве. А, каково? В любом деле не прожить без нахальства. Ха-ха! Ну, еще по одной. Юлечка, кушайте угря копченого, за все заплачено. Итак, друзья, похрюкаем о деле. Сипягина зарывать будут с прибамбасами: с отпеванием и панихидой, с речами и возложением гирлянд, с притворными слезами и вздохами. Придут все важнейшие персоны, может, даже Николка прискачет… В этом случае в Николку не стреляйте. Еще время не пришло, других мочить теперь будем! Все прогрессивное человечество содрогнется от счастья. Ваши имена, клянусь честью, войдут навеки в историю России. Бронзовые памятники вам будут украшать главные площади всех губернских городов. Честное слово!