— Сказано ведь! — Крутко подвёл к князю воина, показал припорошённую пылью саблю. — Сказано, оружья на свадьбу не брать! Как посмел, а?!
— Погоди. Погоди-ка. — Князь взял в руки обычный клинок, ничем не привлекательный сейчас, присмотрелся и передал саблю Крутку.
— Буяна запереть! Сам судить буду! Остальным разойтись. Утром выходим из города! Кто запоздает, проспит, покараю как беглеца. Всё, кончилась свадьба!
Стражники провожали воинов, сотники и командиры держались рядом, но никакой уверенности в мирном исходе наступающей ночи не было. До утра город мог окунуться в сумятицу. Потому Крутко спросил:
— Я подниму две сотни, а?
— Две? Поднимай пять, держите город! Всё равно пойдём медленным маршем. Догонят, отоспятся. Давай, торопись! А саблю узнал, Крутко?
— Как не узнать! Макара клинок, — ответил тот и покачал головой. — Надо же, чтоб так совпало! Отняли в Полоцке, у сватов. А теперь вернулась? Да против нас...
— А ведь ты прав. Не зря ударили саблей. Против нас... да против хазар затеяно, — согласился Владимир. — Ну да есть кого спросить.
Вернулись к дому, прошли мимо опустевших столов, мимо прислуги, мимо погашенных печей. Навстречу — Рахиль в сопровождении дружек, шёлковое платье пышно, широкий подол скрывает вздувшийся живот, не каждый и приметит, хотя тайны нет, горожане знают, что невеста брюхата. Она не скрывала недовольства сорвавшимся гуляньем, но старалась говорить спокойно:
— Владимир, пора в опочивальню. Как обычай требует!
Стоит, протягивая руки, а рядом бабки-советчицы, тоже ждут князя, не зря спальню утром готовили, венки да снопы по углам развешивали, стрелы крепили, полынью пол сметали.
— Пора, мой муж. Сниму тебе сапоги, найду монетку да загадаю желание. — Старательно выговаривает русские слова Рахиль. Но Владимир заметил негодование. Трудно скрыть истинные чувства, она так рассчитывала на звонкий пир, на пышное гулянье — а вместо праздника получилась свара. Хорошо хоть знать уже успела разъехаться, не видели убийства ни послы хазарские, ни Калокир.
— Извини, жена, — церемонно, всё же люди рядом, поклонился Владимир. — Не могу. Освобожусь, приеду. Ступай, Рахья, отдохни. Устала ведь?
Он оглянулся, подзывая стражу, и повторил:
— Ступай, ступай. Я скоро.
— Ты что?! — возмутилась Рахиль, забывая покладистость. — Бросишь меня в первую ночь?!
— Всё может быть, — отозвался князь и подмигнул дружкам: — Проведите жену в дом.
Понял, что спорить сейчас бессмысленно, не услышит. Что женщине слова о бунте, о смуте в дружинах? Она до сих пор не догадалась, что случайная пьяная потасовка могла закончиться погромом, гибелью хазар, в том числе и её смертью, убийством князя и диким кровопролитием. Ей одно колет глаза — испорчено гулянье, только это занимает мысли.
Разгорячённый, гневный, он вошёл в конюшню, куда стражи затащили смутьяна. Крутобора не было, но мастер раскрывать тайное — Горбань уже успел навести порядок. Связанный воин стоял в отдельной клети, пол выметен, капли масла с факелов не причинят беды, личные телохранители князя тоже рядом.
Горбань всегда излишне спокоен, никто не помнит, чтоб он кричал, срывался, бесновался в бессильной ярости. Мог быть тихим, но даже тогда в его глазах крылось что-то хищное. Наверное, так выглядят уличные коты, серые, неприметные, блаженно потягивающиеся на солнце, лениво зевающие, равнодушные. Лишь когда их сузившиеся зрачки столкнутся с взглядом человека, замирая в ожидании, становится жутковато от промелькнувшей независимости, уверенной непримиримости дикого характера.
— Так. — Владимир вошёл в клеть, остановился рядом с пленником и сказал: — Времени мало. Говори ясно, коротко. Тебе же лучше. Первое: откуда сабля? Украл? Когда, где? Только не крути. Хуже не будет. И так худо.
Тишина. Телохранители в клети и стражники снаружи, в конюшне, испытывают неудобство, ибо воин — киевлянин. Хотелось бы видеть ворога, но обернулось иначе. Горбань не мешает, держится в стороне, но его помощник уже притащил приспособления для пыток, опустил мешок на пол, и там глухо звякнули железки, цепи.
— Сабля... сабля с Полоцка. Отнял у хазарина, на дворе Рогволда, силой взял. Не пожалел. Потому что — враг! Пришлые все вороги. Тебе друзья, так то и есть беда Киева.
Владимир понял, что в пьяном угаре воин скажет больше, чем под пыткой.
— Силой взял? — уточнил князь. — Значит, все враги, и наёмники тоже? А я — так первый злодей?
— Злодей. Киев взял силой, или, думаешь забыли? А Полоцк? Вчистую ограбили. Таков ты радетель о землях русских? Ничего, вернётся Ярополк, за всё ответишь.
— Значит, Ярополка ждёшь? Сам решил, кому верить, или присоветовали ушлые? — спрашивал Владимир, стараясь не выказывать гнева. — Развяжите его. И дайте сулицу. Да, да, дайте оружие. Пусть покажет, на что способен.
Развязали пленника. Дали копьё, короткое, привычное, которое и метнуть можно, если противник зазевается. Владимир же взял саблю и отступил в угол, выжидая, пока провинившийся разомнёт руки.
— Сейчас проверим, чего стоит твоя похвальба! Вор. Знал ведь, что ищем саблю Макара, дары сватов, а прихватил себе...
Горбань промолчал и на этот раз, но за спиной Владимира, когда тот двинулся к ратнику, недоверчиво поглядывающему на оружие, подал знак телохранителям. Но это уже не мешало князю.
— Шевелись, гад, а то... — Владимир успел подойти близко, когда ратник отступил и крутанул копьё, стремясь отпугнуть просвистевшим вблизи наконечником. Но князь не остановился, как всякий неопытный боец, испуганный блеском металла, а прыгнул вперёд, сокращая расстояние, и оказался вне досягаемости наконечника. Теперь воин с копьём мог лишь ударить древком, продолжая вращение оружия, или же отступить назад, надеясь ударить острым концом на обратном полукруге.
Похоже, хмель уже выветрился, в глазах вспыхнули огоньки злого азарта, он даже забыл страх. Так случается, когда воин попадает в привычную обстановку боя, соперничества, в среду, к которой притёрся всей кожей, всеми помыслами. Он даже забыл, что бьётся с князем. Что судим за преступление.
Несколько раз Владимир отпускал пленника, не нанося удара, прикрикивая:
— Лжёшь! Корявый! Не достанешь!
Но пленник двигался всё сноровистей, и оружие крутилось весьма слаженно, заставляя телохранителей напряжённо вздрагивать, вскидывая обнажённые мечи. Ранения князя им не простят! Да ещё накануне похода!
Корявый старался изо всех сил, никто бы не сказал, что князь напал на безоружного, и потому прорыв Владимира, удар саблей по руке, и злое: «На!» — все дружинники восприняли с облегчением.
Ещё миг воин стоял, проворачиваясь по инерции, словно и не ощутив пропущенного удара, а потом выронил копьё, присел, но не удержался на коленях, повалился на пол и застонал. Одной рукой он пытался подхватить рассечённую, разрубленную. Но кровь уже нашла путь, хлынула обильно, и белый край кости торчал из раны, словно что-то новое, вонзённое в руку только сейчас. Его пальцы вмиг утонули в густой крови, слова превратились в вой, и глаза слепо приникли к ране. Какое-то время все оставались на своих местах, не зная, что делать. Лишь Владимир поднял сулицу, отдал телохранителю и сказал Горбаню: