— А что хотел Горбань? Что требовал?
— Ты удивишься — дознавался, какова судьба купца, что сбежал в Константинополь. Уж как я хотел узнать, кто его золотом одарил! Но не порадую. Твой отравитель найден мёртвым. Воздалось. В первый же вечер, едва приехал в столицу, зарезали как барана. След оборвался. Теперь уж не узнать.
— Зачем же Горбань терзал тебя?
— Не верил. Ему кажется, столица как большая деревня, все знают правду о каждом преступлении. Если бы... Глупость, конечно, чего только не плетут пустозвоны. Вон, клялись, что патриарх Полиевкт и Цимисхий погибли от одной и той же хворобы, а сладу с заразой не нашли даже умнейшие врачеватели. И сразу потянулись сплетни — колдовство! Думаю, это несерьёзно. Всегда страшит непонятное.
Владимир велел отвезти Калокира к ведуну, тот знает, чем лечить тело, и приглядит за послом, чтоб более худого не случилось. И без того чувство вины легло на душу тёмным облаком. А всё Горбань. Чего ему не хватало?
В подвале, в гнезде владыки тайного мира, сухо и тепло. В камине трещат дрова, дым поднимается по каменным стенам и далее, прокладывая чёрную тропу по потолку, лепится чёрными осиными гнёздами к балке, выносится в недосягаемое мелкое оконце, схожее с бойницей. Инструменты палачей, щипцы, колодки, побуревшие от крови молотки валяются на полу, горочкой.
Владимир наскоро ознакомился с острогом, осмотрел хранилище, которое соорудил верный слуга. Серебро, золото, украшения и богатое оружие — чего здесь только нет.
В одной коробке, старики с такой ходят по малину, собраны серьги. Серьги воинов, не женщин. По традиции единственный сын или последний уцелевший наследник носил серьгу, вот они-то и собраны в малой коробке, схожей с лукошком. Сколько же родов пресеклось здесь? В руках палача?
Владимир покачал головой и открылся Тёмке:
— Казнить и миловать, пытать и выведывать скрытое, вот талант Горбаня. Служил Рогволду, изменил. Служил Претичу, кинулся ко мне. А я и доверился... когда ушли из Киева, Горбань помогал чужакам устранить смуту, выискивал измену, выжигал зачатки непокорности. Не один, ясно, не один. Делил добытое добро с хазарами. Кто ратился в далёкой Булгарин, кто наживался в Киеве.
Гляди, как сложилось. Мы изгнали хазар, и снова Горбань опорой, жестоко карает наёмников. Вчера вместе громили смуту в городе, а нынче казнит соратников. И даже тени сомнений нет, верно? Следом смели Бочкаря. Снова Горбань крепнет, прибирает к рукам власть. Ещё чуток — и моя череда... чудо, что удалось опередить.
Тёмка не успел ответить. Привели Горбаня. Развязали, бросив верёвки на пол, но следили за пленником.
— Не боишься? Говорить при них-то? — спросил он и кивнул в сторону телохранителей. — Или думаешь отныне жить без тайн? А? Глупости, князь. Дознание всегда нужно, всегда есть злой умысел, и потребны слуги, что не боятся грязных дел. Убрал меня, а кем заменишь? На кого обопрёшься?
Горбань сел на пол, протянув замёрзшие руки к огню, подмигнул телохранителям, что не спускали с него глаз.
— Страшно? Нынче меня карает, завтра — ваш черёд! Моя вина лишь в одном: служил верно, знаю много! Что? Не правда? Кто спас его месяц назад, как не я? Кто?! Вот великий князь и отплатил мне за добро! За верность!
— Лжёшь, — стараясь оставаться спокойным, сказал князь. — Спасли люди. Порушили твой замысел. Вспомни, что обещал Бочкарю!» Думал сковырнуть одним ударом и его, и меня? Хитро, да не сложилось. Мальчонка помешал! Филин помешал! Погиб, а меня спас. Вот как! Бочкаря ты убрал, ловко смахнул, но не один Бочкарь знал об уговоре! То-то ты лютовал, вылавливая приспешников! Какое — служил? Нет, ты следы заметал! Признаю, моя вина, много власти тебе доверил!
Горбань прищурился, глядя на огонь, и ответил, подавив зевок, словно более всего хотел сейчас уснуть:
— Власти много не бывает. Сам знаешь. Потому ты и стянул Русь под Киев! Да и здесь не остановишься. Хлипковат чуток, но удачлив. Скоро поведёшь рать на Византию. Или на Хазарию. Найдёшь, кого потеснить! Жаль, не успел тебя удавить. Поверь, уж я-то сумел бы развернуться! В страхе — сила! В страхе! А то ёрзаешь, как ссыкушка, и греха хочется, и боязно подол замарать сукровицей, мамка заругает! Что ты мучаешься? Вера, народ, добрая воля... Я любого бога выжгу напрочь. Мне что Перун, что Христос — всё едино. И налоги подниму, лишь бы войско крепло! А ты... — Он запнулся, сплюнул в огонь. Видимо, реальность всё же слишком болезненна для заключённого, мечты о владычестве теперь лишь игра ума, а правда — вот она, рядом. До смерти рукой подать.
— Зачем Калокира пленил?
— Византийца? Да он сам пришёл. Ему здесь глянулось, — рассмеялся Горбань и добавил: — Долго сказывать. Не поймёшь.
— Ты что, умереть спешишь? Говори.
— Вот ты, взял в жёны хазарку и думал — люба! Глупой слепец! Наследника собирался растить себе на погибель. Ибо за спиной Рахили хазаре. Так и я.
Неспроста поднялся, помогали мне делом и золотом. Только не на того напали! Хотел знать, кто меня в слугах числит! Кто длинные руки тянет. Жаль, не успел. Уж я вернул бы господину сторицей.
— А Калокир тут к чему?
— К тому... знаю, всё заварилось в Константинополе. Не пойму, кем! Ответил бы! Отравить василевса проще, чем войска снаряжать! Как они к нам, так и мы!
— Да уж, языком все горазды. — Князь махнул рукой, мол, пустое дело. Задумался.
— Казнить будешь? Чтоб народ потешился? — Горбань повернулся к князю, желая угадать решение. — Что? Думаешь пытать? Не стоит, сам всё скажу! Золото здесь... лучшего хранилища не сыскать! Приспешников не имел, ибо доносчики — бестолочь, ума — два гумна, да баня без верху, что с них возьмёшь! Обидно, но без глупцов не подняться. А я хотел власти! Да и ты таков же! Что молчишь?
Вдруг заговорил Тёмный. Всё жался по углам, с омерзением глядя на пыточные инструменты, а тут выступил вперёд и задержал князя, готового уйти.
— Они знались. Вспомнил. Мой учитель, кузнец, и Горбань. Я видел мельком, встречались. Мне любопытно было, следил за кузнецом. Видел Горбаня издали, в темноте... только сейчас узнал.
— Верно? — спросил князь и повернулся к Горбаню.
Тот по-прежнему деланно улыбался:
— Знал ли ромея? Знал. А смерти твоей не хотел. Рано. Спешил в силу войти. Но кто стоял за ним, не ведаю. Оттого и воздать некому... А ты? Хочешь знать, кто жену увёз? Или всюду я в злодеях? Давай столкуемся. Ты мне три года жизни, а я тебе имя. Может, ещё жива еврейка. И ребёнок. Хочешь? Дай слово...
Владимир задумался. Слишком много нового узнал за день. Многое перевернулось. Мысль о смерти Рахили, с которой уже свыкся, снова взбудоражила душу. Ведь он сам виноват. Скверная жена или нет, а всё же жена. Недоглядел, не отвадил врагов. Не защитил.
— Даю слово, — поклялся князь.
— Верю, — отозвался Горбань. — И скажи тюремщикам, чтоб кормили по-людски. Хочу последние годы пожировать, или собачьей работой не заслужил? Ладно — имя Чемак тебе известно? Вчера сидел тут, да твои приспешнички выпустили. А зря. Он знает, где Рахиль. Он увёз. Спроси как следует, расскажет.