Айдарский острог - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Щепетов cтр.№ 83

— Заткнись, дурак! Расставляй людей!

— Слушаюсь! Тока... Погодить надо! Больно много их. И на бугре, опять же, встали!

— Вот и радуйся, дур-рак! Всех разом тут и приберём! Не ровен час разбегутся по тундре — лови их потом. Да за мавчувенами присматривай — подлый они народец, ох подлый!

Один из представителей этого подлого народца пристал к несчастному сотнику, как банный лист, и всё повторял:

— Таучин плохо, таучин много. Тучин Ньхутьяга воевать нет. Таучин Ньхутьяга нет! — и так далее.

В конце концов служилый послал союзника на три буквы. Это выражение знали все иноземцы — для них оно означало, что сейчас будут бить и нужно немедленно увеличить дистанцию.

Казакам пришлось-таки пустить в ход кулаки — мавчувены никак не хотели распрягать своих оленей и составлять нарты в круг. Словами и жестами они пытались объяснить, что оставаться без транспорта никак нельзя, потому что... Потому что там — Ньхутьяга.

Всю эту бестолковую суету Петруцкий видел. Он чувствовал, что неправ, и от этого ярился ещё больше. Он только теперь начал осознавать, кем успела стать для него эта туземка, эта Марфа. Её слова о каком-то Кире, который (в отличие от него!) «большой» воин, прямо-таки ранили сердце. Впрочем, вполне возможно, что на азиатском лице своей подруги Иван Дмитриевич узнавал улыбку совсем другой женщины. Той, которая когда-то была ему дороже жизни, той, которая сказала «нет», узнав, что он, по сути дела, струсил...

Как и положено командиру, руководить сражением он решил из тыла — взобравшись на баррикаду из нарт. Всё поле боя отсюда было хорошо видно. Иван Дмитриевич подивился малочисленности таучинов — до чего ж обнаглели, мерзавцы! Но настоящее удивление — почти шок — он испытал, когда перед первым залпом противник исчез — с какими-то криками иноземцы полегли на снег. Приём был сугубо дикарский, поскольку капитан и помыслить не мог, чтоб так могли действовать нормальные солдаты.

Недружный залп всё-таки грянул. А потом раздался таучинский вой «Эн-хо-ой!». Только сначала закричали почему-то сзади — справа и слева — и лишь потом впереди. Довольно дружно таучины на сопке повскакивали на ноги и, ощетинившись копьями, устремились вниз. А в тылу десятки упряжек, возникшие как из-под земли, расставались со своими седоками — те бежали, размахивая копьями, к заграждению из нарт.

Драгунский капитан Иван Дмитриевич Петруцкий исполнил свой долг до конца. Он командовал, он пытался контролировать ситуацию до последней возможности. Правда, служилые, завязшие в неравной рукопашной, его не слышали. Впрочем, спасти их не мог уже никакой приказ. Кричать и материться капитан перестал лишь тогда, когда настала пора самому браться за саблю.

Он понял, что нужно любой ценой избавить себя от последнего ужаса — не попасть в плен живым. Всё, что угодно, только не это! Его доспехи — предмет зависти казачьей старшины (да и всех служилых!) — дважды оказали ему плохую услугу: в рукопашной он оказался тяжёл и неповоротлив, а потом — когда сбили с ног — всё никак не могли добить, тыча наконечниками копий в металл. Уже раздались крики (он понял их!), призывающие воинов остановиться. И тогда капитан сам отстегнул стальной нагрудник своего доспеха...

* * *

Лейтенант, оставленный командовать основными силами, был в растерянности. Колонна двигалась скорым маршем, пытаясь нагнать ушедший вперёд авангард. И вдруг навстречу из-за склонов ринулась целая толпа мавчувенских упряжек — почти все ушедшие с Петруцким. Походный порядок сломался — шедшие в «строю» и новоприбывшие туземцы перемешались, начали что-то кричать друг другу, размахивать руками. Причём жесты их в основном были обращены куда-то назад, словно за ними кто-то гнался, словно оттуда надвигалась некая опасность. Резко и непривычно изменилось вдруг их отношение к русским «хозяевам» — россияне как бы стали неглавными, у мавчувенов как бы появились свои дела, в которых русские не участвуют. Толмач сбился с ног — в буквальном смысле, — пытаясь выяснить, что же случилось.

— Ну?!

— Никак не уразумею, ваш-бродь!

— Бунт?! Измена? Что с нашими?!

— Кажись, не измена, а тольки не слухают... Лопочут про чёрта ихнего!

— Что с нашими?!

— Мнится мне... Кажись, побили их!

— Как это?.. А капитан?!

— Грю же: всех побили. Надо б нам вертаться от греха!

— Что-о?!

— До острога надо подаваться — от греха!

— Ты знаешь, что такое приказ, сволочь? Продолжаем движение!

Это столпотворение, эта заминка не укрылась от внимания её авторов. Несколько таучинов не прячась стояли на вершине пологой сопки и смотрели на копошение вдали людей и упряжек. Точнее, они смотрели не столько на далёких врагов, сколько на стоявшего чуть в стороне вочеловечившегося демона в покрытой пятнами крови одежде. Они уже знали, они уже поняли, что дальнейшая судьба каждого из них, как и судьба их мира, зависят от его решения, а вовсе не от того, что станут делать менгиты после гибели своего начальника.

В конце концов стало ясно, что русские не повернут назад. По крайней мере, до тех пор, пока не достигнут места побоища. Будут ли они после этого преследовать уходящее в тундру стадо, Чаяка не интересовало — мы пришли сюда не за добычей. Точнее, наша добыча — их жизни.

Враждебные «армии» разминулись. Обходя русский караван, в сторону острога, словно волчья стая, устремилась толпа лёгких беговых нарт, каждая из которых запряжена двумя оленями.

Капитан Петруцкий напрасно торопился, напрасно ринулся в бой с малыми силами — таучинский воин Кирь не участвовал в угоне казённого стада. Капитанская жена Марфа тоже об этом не знала. Воин Кирь в это время вёл вполне мирный образ жизни — шарахался по острогу и возле него. А дела в крепости творились странные.

В лесу, сильно прореженном вырубками, обосновалось множество мавчувенов — как собачных, так и оленных. Некоторые прибыли с низовьев вместе с семьями и запасами продовольствия — они искали защиты от таучинов. Из тех же мест прибыли и оленные, точнее, бывшие оленные, оставшиеся без своих стад и, соответственно, без средств к существованию. Те и другие много лет исправно платили ясак, в крепости содержались их родственники в качестве заложников-аманатов. Жизнь под рукой русского царя сделалась для них как бы привычной, но этот строй вдруг дал трещину. Та абсолютная сила, которой они когда-то покорились, вдруг оказалась вовсе не абсолютной — ходили упорные слухи, что таучины русских бьют. И бьют тех, кто с ними дружит. Таучинам теперь помогают более сильные демоны, чем русским.

К беженцам добавились и те, кто ожидал здесь возвращения своих родственников (и имущества), мобилизованных для похода. Вообще-то все знали, что упряжки и оленей русские, как обычно, обратно не отдадут, но теперь кто-то пустил слух, что надо дождаться и попросить, тогда, может, и вернут...