Десятник остановил своих, велел надевать доспехи и заряжать фузеи. Нарты же поставили в круг — нужды особой в этом не было, но таков приказ Петруцкого на все, так сказать, случаи жизни. Таучины топтались совсем недалеко — посреди мелкого кустарника. Кажется, они были без доспехов и надевать их не собирались. Половина мавчувенов умчалась вперёд — остановить стадо и преградить похитителям дорогу к бегству.
Десятник прикинул время, оставшееся до темноты, и решил, что они, может быть, ещё успеют сегодня вернуться и ночевать в тепле. По его команде служилые разошлись, образовав короткую цепь, и двинулись вперёд. Таучины пошли им навстречу. Дистанция обычного боя была пройдена, но ни одна стрела не просвистела в воздухе: у таучинов, похоже, луков вообще не было, только копья. Мавчувены, поставленные на флангах, почему-то тоже не стреляли — они испуганно переговаривались и норовили отстать. Десятнику всё это не понравилось, и он решил судьбу не искушать:
— К бою, ребятушки! Готовы?
Таучины впереди что-то прокричали вразнобой и... исчезли.
— Па-а...ли!! — по инерции крикнул командир и махнул правой рукой с обнажённым палашом.
И тут же, сдвинув на лоб шапку, поскрёб левой затылок: — Во, бля!
Никуда таучины, конечно, не делись — просто попадали в снег. Их серые кухлянки было неплохо видно, но одно дело палить по фигуре, стоящей в рост (да ещё и толпой!), и совсем другое дело... В общем, похоже было, что заряды служилые истратили зря — никого толком не зацепило.
— А ну-ка, по-быстрому: за-ряжай!
Команда потонула в испуганном гомоне мавчувенов. Вместо того чтобы в упор расстреливать бегущих на них таучинов, они показывали на них руками и пытались объяснить русским хозяевам, что нужно немедленно сматываться.
— Я вам покажу нути-тути! — погрозил им палашом десятник. — Бросай пищали, робяты! На руках биться будем! Вот ведь напасть какая...
Пять минут спустя служилые были мертвы — все как один. А упряжки мавчувенов мчались к острогу. Погонщиков там неминуемо ждали побои, но они всё равно торопились.
Дальнейшие события могли бы пойти иным путём, но рассказ очевидцев не был понят — слишком густо в нём фактура перемешалась с мистикой. Русские списали это на природную тупость иноземцев, а умница-толмач решил, что русские слишком глупы, чтобы понять столь простое явление, как «сошествие» Ньхутьяга.
* * *
Два дня спустя в остроге возле казачьей казармы появился тощий низкорослый мавчувен. Он приставал к тем, кто направлялся внутрь, — что-то лопотал по-своему, жестикулировал и произносил два русских слова: «Кузьма нада». Над ним смеялись и гнали в шею, приняв за попрошайку, однако он не уходил. В конце концов носитель имени „Кузьма" вышел на улицу и поманил мавчувена за угол. Там он взял иноземца за шиворот, встряхнул и совсем недружелюбно спросил:
— Ну?
— Кузьма ходить Кирилл, — выдал весь запас русских слов иноземец. — Кузьма ходить Кирилл.
— М-да? И куда ж ходить? А, с тобой ходить! Ну, ща, только портянки помою... Кирилл, гришь...
Примерно час спустя острог покинули трое — Кузьма, Мефодий и тот самый мавчувен. Идти пришлось довольно долго — по накатанному санному следу. Потом они с него свернули и ещё около километра шли почти по целине — по следу двух-трёх саней на оленьей тяге. В конце концов, потянуло запахом дыма, и между кустов обозначилась чья-то стоянка — совсем небольшая. У костерка сидел только один человек, остальные копошились в стороне.
— А, убивец! — осклабился Мефодий. — Будь здрав, грешная твоя душа!
— И вам того же, — без улыбки ответил Кирилл. — С той же силой в то же место. Располагайтесь, разговор есть. Хлеба-соли не дождётесь, но пожрать дам, коли надо.
— Погодим покеда, — ухмыльнулся Кузьма. — Погодим и послушаем, почто звал.
— Уж всяко не кланяться за острог: не меня вы спасали, а собственные шкуры!
— Верно баешь, — кивнул Мефодий. — Только надо б было кольнуть тебя в печень легонько — на майдане-та. Оно б надёжней стало!
— Что ж не кольнул?
— Да спицу дома забыл, — даже не претендуя на правду, ответил Мефодий. — Уберёг тя Господь.
— Тогда слушайте...
И Кирилл изложил свой план — простой, циничный, безжалостный. Ему даже самому стало не по себе, когда его мысли обратились в слова.
Мефодий и Кузьма переглянулись несколько озадаченно — наверное, даже их заскорузлые души слегка содрогнулись.
— Вона как взошли семена-то наши. Во благо пошла те наука...
— Как видишь. Я вам не верю и от вас доверия не жду. Подведёте — Во... нет, не Бог, конечно, — дьявол вам судья!
— Ну, с рогатым-то мы договоримся! — рассмеялся Кузьма. — Про вино-то не врёшь?
— Да вон оно — в бочонках на нарте. Отведать хочешь?
— Может, и отведаю — апосля. Чо, прям так и отдашь?
— Нет: золотниками перемерю, на гербовой бумаге роспись составлю, у Петруцкого заверю и воеводе представлю. Забирай.
— И долю не хочешь?
— Засунь мою долю себе в задницу! Я что, невнятно объяснил свой интерес?
— Ну-ну... Жёстко стелешь, паря! М-да... Так чо, по рукам? Али побрезгаешь?
* * *
В этот же день произошло ещё одно событие, о котором Кирилл так и не узнал. Казённое стадо оленей, считавшихся «государевыми», но находившихся в распоряжении острожных властей, на зимнем выпасе двигалось по широкой дуге протяжённостью в несколько сотен километров. Его пасли малооленные мавчувены, слив с ним свои стада, — контролировать небольшие оленьи табуны труднее, чем крупные. Впереди основного стада, численностью в несколько тысяч голов, двигалось, выедая лучшие корма, стадо элитное — личная собственность коменданта. Распоряжалась им его жена Марфа, которая считала этих оленей своими, поскольку плохо разбиралась в русских правах собственности. Сами же русские в большинстве своём полагали, что главный их начальник под тлетворным влиянием туземки просто присвоил себе казённое имущество. Естественно, об этом помалкивали — кому ж батогов охота?
Повышенная военная активность таучинов этой зимой заставила начальство медлить с началом крупного похода против них. По агентурным данным (то бишь по слухам), они собирались силой неисчислимой напасть на сам острог. Тем не менее пасти стада было надо — олени не коровы, в стойло их не загонишь. Для их охраны были выделены значительные (по местным меркам) силы служилых. Однако с молчаливого одобрения начальства вся охрана сосредоточилась вокруг «элитного» стада.
В тот день с высоты птичьего полёта можно было видеть, как по открытой всхолмлённой тундре неторопливо движется масса животных. По периферии здесь и там видны упряжки — на почти пустых нартах передвигаются пастухи, а гружёные сани образуют небольшие караваны — это перевозят свой скарб казачьи посты. Несколько караванов, вероятно, исполняют функции разведчика — ездят зигзагами, кругами и часто удаляются вперёд за пределы видимости.