Со стены раздались крики — еле слышные за шумом воды и ветра, потом выстрелы. Впереди слева Чаяк прокричал боевой клич таучинов и замолк — орать на таком ветру было трудно. Кирилл сидел на носу второй байдары и занимался в основном тем, что пытался уберечь от воды замок фузеи, которая лежала у него на коленях. Ни о какой прицельной стрельбе в таких условиях не могло быть и речи — вопрос стоял о стрельбе вообще!
Кирилл всё-таки посмотрел на стену и с удовлетворением отметил, что навес над одной из пушек сорвало ветром. Второй взлетел в воздух буквально у него на глазах. «Жизнь движется по кругу, — мысленно улыбнулся учёный. — Когда штурмовали Коймский острог, шёл снег в разгар лета. Никак природа не даст людям спокойно пострелять друг в друга! Что ей, жалко, что ли?»
Тем не менее со стен стреляли — то здесь, то там. А потом бахнула и пушка. Кирилл решил не остаться в долгу: взвёл курок, открыл полку и сразу же потянул на себя спусковой крюк — бах!
Бах! Бах! — послышалось со стороны воды.
Рядом с Кириллом — под прокопчённой шкурой — лежали пять заряженных ружей. У всех замки старинной конструкции — крышку полки надо открывать пальцем. В данных условиях главное сразу же после этого высечь искру, пока на открытый порох не попала вода. Целиться, конечно, было некогда, даже если бы лодка и не качалась во все стороны, даже если бы была видна цель. Задачу для себя учёный поставил самую простую — разрядить выстрелами как можно больше ружей, иначе потом выковырять размокшие заряды будет очень трудно. Он совершил почти подвиг — пальнул трижды, прежде чем острожный частокол отодвинулся от берега, а потом и вовсе остался позади. Там — сзади — ещё раз бабахнула пушка, и всё стихло — в том смысле, что остался лишь свист ветра да плеск воды сверху и снизу.
Природный катаклизм, похоже, только набирал силу — дождь усилился, стало почти темно. Кирилл попытался прикрыться водонепроницаемой замшей, но её упорно сдувало ветром в сторону и вырывало из рук. Из-за этой возни он чуть не проворонил препятствие — они едва не протаранили байдару, шедшую впереди. Несколько минут спустя в них самих чуть не врезалось отставшее судно. Единственное, что можно было сделать в данной ситуации, — это найти какую-нибудь сушу, вытащить на неё лодки, перевернуть их и залезть в защищённое от воды и ветра пространство. Там лечь, прижаться к друг к другу и стучать зубами в ожидании, когда кончится дождь.
Всё это и было проделано, кроме одного — стучания зубами. Таучинская холодостойкость Кирилла давно уже не удивляла. Странным было то, что она, похоже, оказалась заразной — дискомфорт он, конечно, ощущал, но нельзя было сказать, чтобы уж очень сильно страдал от сырости и холода. Особенно после того, как была извлечена из груза и роздана часть неприкосновенного запаса — сушёное мясо, перетёртое с жиром.
— Одну байдару можно бросить, — подвёл Чаяк итоги дня. — Теперь мы вполне поместимся и в двух. А я, кажется, ни в кого не попал.
— Я тоже... — вздохнул Кирилл.
Засыпая на мокрой подстилке, он думал о том, что всё это было ребячеством и глупостью, что надо было подождать денёк, и вода бы поднялась. Тогда они спокойно — без всяких жертв — миновали бы острог. При всём при том в глубине его души мерцала странная уверенность, что иначе было и нельзя, что именно так — правильно. Почему правильно, он понять не смог, поскольку уснул.
* * *
Подъём был скорым и неприятным — дождь лил всё так же. При этом начала подниматься вода и заливать место ночёвки. Перетаскиваться было некуда, поскольку они находились на острове. Погребальный обряд пришлось сократить до минимума и — за вёсла.
Погода наладилась только три дня спустя. А ещё через десять дней путники увидели шатры стойбища оленных людей. Один из самых пожилых участников похода долго всматривался в даль, прикрыв глаза ладонью от солнца.
— Не знаю, Тылгерлан ли это... Могу сказать только, что это таучины. И у них беда.
Никто не стал с ним спорить — вывешенный знак «плохой» смерти видели многие. Обычно он означал, что в стойбище кто-то умер не по своей воле — погиб на охоте или в результате несчастного случая. Здесь же было другое...
Близко к больным Кирилл никого не подпустил, но у таучинов зоркие глаза. Это был, наверное, тот самый случай, когда лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Абстрактная менгитская «скверна» предстала перед людьми во всей красе. ТАКОГО таучины ещё не видели и были потрясены до потери желания жить. А Кирилл...
Кирилл, пожалуй, воспрянул: почувствовал, что он реально МОЖЕТ что-то сделать в этой жизни. И никто, кроме него, этого не сделает — это и для него-то неимоверно трудно. «Будем считать, что я герой романа — несчастный брошенный любовник, готовый к суициду. Только самоубиваться я буду медленно и изощрённо. Нужно использовать психологический эффект, который произвёл на зрителей вид людей, больных чёрной оспой».
Этот эффект сработал — Кирилла слушались беспрекословно. Он запретил приближаться к стойбищу ближе чем на сто метров, да и то если ветер в спину, запретил пить воду из ручья, который протекает рядом. Он приказал круглосуточно вести наблюдение, чтобы никто не пришёл в стойбище и никто не покинул его. Он запретил есть оленей, бродящих по тундре с меткой Тылгерлана на ушах. Их надо было убивать из ружей или луков, оставляя трупы на месте. Он много чего ещё приказал — в том числе отправил двоих воинов к далёким соседям, чтобы предупредить их и попросить несколько оленей на прокорм санитарному кордону.
И бескрайние пустые пространства откликнулись, пришли в движение, ожили людьми. Летом в тундре нет иного транспорта, кроме собственных ног, но что стоит молодому парню пробежать полсотни километров, чтобы поделиться новостью с соседями? Кирилл плохо представлял, как всё это отражалось, преломлялось в практическо-мистическом сознании таучинов. Кажется, это было похоже на объявление всеобщей мобилизации, на войну, в которой должны участвовать все. То, что враг на сей раз нематериален, особого значения не имело, поскольку борьбу возглавил «свой» полудемон.
Стали подходить люди, и Кирилл резко изменил тактику — запретной стала территория в полсотни, а потом и в сотню квадратных километров, а также вся вода, которая с неё стекает. Посты наблюдателей обосновались на сопках и в долинах — ни одно существо крупнее зайца не должно покинуть эту территорию. Евражкам, мышам и зайцам тоже лучше не выходить, но за ними не уследишь — во всяком случае, прикасаться к ним или к их помёту нельзя. Людям нужно питаться, но рядом не должно быть оленей — пусть родственники приносят мясо издалека.
Это было суровое, безжалостное мероприятие. В повреждённых мозгах Чаяка произошёл очередной сдвиг — он наяву видел демонов чёрной смерти, которые ластились, тянулись к людям. Тех, кто поддался им, тех, кто шагнул им навстречу, он убивал на глазах у всех. Таковыми в основном оказывались нарушители дисциплины — те, кто без должной ответственности отнёсся к приказу. Кирилл не возражал против таких зверств — он и сам в это время был не очень вменяем.
Счёт дней учёный потерял — прошло, наверное, меньше месяца, но больше недели, когда он понял, что нечто создано: есть табуированная территория и есть люди, которые её охраняют. Они не покинут свои посты, пока демон не разрешит им это. Тогда уйти решил Кирилл — к больным людям, в умирающее стойбище.