Друг - читать онлайн книгу. Автор: Сигрид Нуньес cтр.№ 23

Отступление. Что нам действительно известно о страданиях животных? Доказано, что у собак и других животных более высокий болевой порог, чем у людей. Но истинные пределы их страданий — как и истинный уровень их интеллекта — остаются тайной.

Экерли полагал, что тесная эмоциональная связь с людьми и вечное стремление угодить им наполняют жизнь собаки хронической тревогой и стрессом. «Но бывают ли у собак головные боли?» — гадал он, поскольку нам неизвестна о них даже такая малость.

Еще один вопрос: почему людям иногда труднее смириться со страданиями животных, чем со страданиями других людей? Взять хотя бы то, что писал Роберт Грейвс ^[48] о битве на Сомме ^[49]: «Я был потрясен огромным количеством мертвых лошадей и мулов; трупы людей еще можно как-то оправдать, но втягивать таким образом в войну животных казалось мне чем-то неправильным».

И почему из всех ужасающих воспоминаний о своем пребывании в лагере для военнопленных в Японии во время Второй мировой войны Льюис Замперини, участник Олимпийских игр, ставший американским летчиком, особенно часто и мучительно переживал воспоминание о том, как охранник лагеря истязал утку?

Разумеется, в обоих этих случаях страдания животных были вызваны действиями людей, и в случае с уткой это был чистой воды садизм. Но разве животные не находятся всегда в полной нашей власти и не связано ли наше сострадание к ним с осознанием нами того факта, что само животное не может понять причины своих мук (из-за этого некоторые люди утверждают, что животные, должно быть, страдают даже больше людей). Я же считаю, что острота сострадания, которое ты чувствуешь к животному, связана с тем, что оно воскрешает в памяти давнюю жалость человека к себе самому. Мне кажется, что мы все на протяжении всей своей жизни сохраняем глубинное воспоминание о самых ранних моментах, том времени, когда мы были в такой же мере животными, как и людьми, и о переполнявших нас чувствах страха, беспомощности, уязвимости и жажде защиты, которая, как подсказывал нам инстинкт, обязательно придет, если достаточно громко заплакать. Невинность — это тот этап, через который люди проходят, который оставляют позади и к которому не в силах вернуться. Животные же и живут, и умирают, оставаясь в этом состоянии, и зрелище надругательства над невинностью в форме истязания несчастной утки может показаться человеку самым варварским из всего, что творится на земле. Я знаю людей, которых подобные чувства возмущают, которые называют их циничными, мизантропическими и извращенными. Но я уверена, что тот день, когда мы перестанем испытывать такие чувства, станет ужасным днем для всех живых существ, ибо наше скатывание в бездну жестокости и варварства начнет происходить тогда еще с большей быстротой.

Когда меня спрашивают, почему я перестала держать у себя кошек, я не всегда даю правдивый ответ, проистекающий из того, как мои кошки и коты умирали. Страдали и умирали.

Через это проходят все владельцы домашних животных. Ваш домашний любимец болен, это очевидно, но что же с ним не так? Сам он не может этого сказать.

Как невыносима мысль о том, что ваша собака, считающая вас Богом, верит, что вы можете прекратить терзающую ее боль, но отказываетесь сделать это по какой-то причине (может быть, потому, что она вас чем-то прогневила). Поэт Рильке ^[50] однажды написал, что видел, как умирающий пес смотрел на хозяйку взглядом, полным упрека. Позднее он вложил это описание в уста рассказчика, от лица которого велось повествование в написанном им романе: «Он был убежден, что я мог бы это предотвратить. Теперь мне было очевидно, что он всегда переоценивал мои возможности. И у меня не оставалось времени, чтобы объяснить ему все как есть. Он продолжал глядеть на меня, удивленный и одинокий, пока все не было кончено».

Сначала у тебя возникает подозрение, что твоя кошка, это гордое, независимое, стоическое существо, скрывает от тебя, как серьезно она больна на самом деле.

Ты несешь ее к ветеринару, тот ставит диагноз, и теперь наконец-то ты хотя бы знаешь, что с ней не так. Потом следует операция, лекарства. (Да перестань же ты выплевывать эти чертовы таблетки!) Ты надеешься. Потом начинаешь сомневаться. Как мне узнать, больно ли ей и насколько больно? Может быть, я веду себя эгоистично? Может быть, она предпочла бы умереть? За долгие годы я прошла через это несколько раз, слишком много раз, держа на руках кошку, которая, как уверял меня ветеринар, умрет, не страдая. Родная мать, которая тоже имела подобный опыт, как-то сказала: «Моя кисуля лежала у меня на руках до самого конца и все время мурлыкала». (Теперь я знаю — мурлыканье — это просто звуки, которые они издают.)

Вскоре после того, как одна из двух последних кошек, которых я держала, умерла (у меня на руках, но не мурлыча) — а с этой кошкой я прожила двадцать лет, дольше, чем с кем-либо из людей, — вторая моя кошка заболела. Она ходила по квартире, не в силах остановиться и отдохнуть, хотя бы одну минуту. Только представьте себе — кошка, которая не может заснуть. Ей хотелось есть, она пыталась есть, но не могла. Изменился и ее голос, теперь это было непрерывное страдальческое мяуканье: «Помоги мне, помоги, почему ты мне не помогаешь?»

УЗИ показало наличие у нее опухоли.

— Мы могли бы сделать ей операцию, — сказала приятная молодая женщина-ветеринар в хирургическом костюме успокаивающего розового цвета. — Но примите во внимание ее возраст.

— Я приняла его во внимание, а также то, как она мучается, и тот факт, что поскольку ей уже девятнадцать лет, она может не пережить операции.

— Другой выход, — добавила женщина-ветеринар, — это усыпить ее.

Как же Экерли ненавидел этот «бесчестный» эвфемизм. Но слово, которое использовал он сам — уничтожить — всегда казалось мне странным, если употреблять его применительно к существу, наделенному чувствами. Но ни он, ни кто-либо другой никогда не употребляет честного глагола убить. Я попросил убить мою собаку Тюльпан. Я отнесла мою кошку к ветеринару, чтобы ее убили. Было бы лучше убить эту бедняжку. Никакой надежды не осталось, надо ее убить. Если мы не сможем их пристроить, они все будут убиты.

— Вы хотите остаться с ней до конца? — спросила меня ветеринар.

— Конечно.

— Две инъекции… Первая из них ее успокоит…

С проведением первой инъекции возникли проблемы. Что-то, связанное с обезвоживанием и его воздействием на вены. И тут кошка, которая до этого момента лежала неподвижно, вдруг насторожилась. Она вытянула лапку и коснулась ею моего запястья. Она подняла голову, качающуюся на исхудавшей шейке, и устремила на меня неверящий взгляд.