Друг - читать онлайн книгу. Автор: Сигрид Нуньес cтр.№ 20

Подумайте о том, как рискованно перечитывать книгу, особенно такую, которая тебе когда-то очень нравилась. Всегда есть вероятность, что теперь она не оправдает твоих ожиданий и по какой-то причине уже не понравится тебе так же сильно, как в первый раз. Когда это происходит, а со мной это происходит постоянно (и тем чаще, чем старше я становлюсь), я прихожу в такое уныние, что теперь всякий раз открываю те книги, которые я когда-то любила, с опаской.

Итак, стиль прозы Экерли все так же хорош, его остроумие все так же блестяще, сюжет, пожалуй, захватывает еще больше, чем когда я читала книгу в первый раз. Но что-то все же изменилось. Когда я читаю произведение Экерли во второй раз, автор и рассказчик уже не вызывает во мне симпатии. Он даже пробуждает во мне некоторую неприязнь. Его враждебное отношение к женщинам — в первый раз я этого не заметила или же просто со временем это забылось?

«Женщины опасны, особенно те из них, которые принадлежат к низшим классам… Они ни перед чем не останавливаются и никогда не отступают.»

Правда, Экерли не очень-то любит вообще все человечество, но особенно он ненавидит женщин. Женщины плохи уже потому, что они женщины.

Исключение он делает только для мисс Кэнвей, компетентного и сострадательного ветеринара, которая сразу же диагностирует причины странностей в поведении Тюльпан, сказав, что они связаны с ее сердечными муками. «Она влюблена в вас, это очевидно».

Так же очевидно и то, что он влюблен в нее. Но при всей очевидности этого факта, меня озадачивает то, как он с ней обращается. Поведенческие расстройства Тюльпан весьма серьезны. Это не собака, а сущее наказание, она плохо выдрессирована, нервозна и так легко возбудима, что ее можно назвать истеричной, и к тому же она необщительна и неуживчива. Она постоянно лает и даже кусается. Она ведет себя так ужасно, что это отрицательно влияет на отношения Экерли с людьми. Он считает, что в «расстройстве ее психики» виноваты первые хозяева, которые слишком часто и надолго оставляли ее одну и иногда били. Но он и сам часто не выдерживает и ругает ее и бьет, хотя и понимает, что такие наказания могут только привести в замешательство и обескуражить.

Неудовлетворенность, ярость, насилие (это его собственные слова). Эта модель поведения кажется неотвратимой. Когда Тюльпан ощеняется, что еще больше усугубляет хаос, который и без того царит в доме Экерли, он иногда бьет ее щенков.

Сам собой напрашивается вывод, что если бы он выдрессировал Тюльпан лучше, она была бы намного счастливее, а жизнь самого Экерли, не говоря уже о его соседях, стала бы куда более приятной. Но он тоже из тех людей, которые ни за что не хотят доминировать над своими животными. Он зациклен на мысли о том, что Тюльпан должна вести полноценную собачью жизнь. А значит, она должна иметь возможность охотиться и поедать загнанных ею кроликов и должна изведать и секс, и материнство. И даже после того, как у нее появляется первый помет, он не может заставить себя подвергнуть ее стерилизации: «Как я могу вмешаться в природу такого прекрасного животного?» Несмотря на легкие уколы совести, ему в общем-то наплевать на участь ее беспородных щенков, которых, как он понимает, ему не пристроить в хорошие руки. Потребности его возлюбленной для него важнее всего. Периоды течек переворачивают вверх дном не только их собственные жизни, но и сеют хаос во всем районе Лондона, где они живут, поскольку очень многих собак, как и саму Тюльпан, даже в период течки, хозяева выводят на улицы без поводков.

Страница за страницей, на которых описывается сексуальная неудовлетворенность. Экерли разделяет ее страдания, и это разбивает его сердце удручает его до глубины души. Течка за течкой они страдают вместе. Но он все равно отказывается ее стерилизовать, сделать так, чтобы ей удалили яичники. Его описания этой части существования Тюльпан так душераздирающи, что, когда я их читала, мне хотелось закричать: «Как вы можете терпеть все это и не вмешиваться в ее природу?»

Я помню, что как ты ни восхищался произведением Экерли, тебя коробила жизнь, которую он вел. Жизнь человека, в которой самые важные для него отношения — это отношения с собакой.

— Что может быть печальнее, — сказал ты тогда. Но мне показалось, что Экерли в полной мере испытал ту взаимную бескорыстную любовь, которой жаждут все люди, но которую доводится пережить лишь немногим. («Сколько людей обрели свою Тюльпан?» — спрашивает Оден.) Это был брак, длившийся пятнадцать лет, самое счастливое время его жизни, написал Экерли. А когда муки, которые причиняла ей ее последняя болезнь, заставили его попросить уничтожить ее: «Я был готов принести себя в жертву, как индуистская вдова, сжигающая себя на погребальном костре своего мужа». Но вместо этого он продолжал жить. Он писал и пил. Шесть долгих темных лет. Он все пил и пил и в конце концов умер.

Человек и собака. Неужели это все началось, как полагают специалисты, изучающие животных, с кормящих матерей, дававших грудь осиротевшим волчатам вместе со своими собственными малыми детьми? И разве такое объяснение не стыкуется с мифом об основателях Рима Ромуле и Реме, брошенных после рождения и вскормленных волчицей?

Интересно знать, почему мы иногда называем бабника волком? Ведь известно, что волк — это моногамный, верный партнер и заботливый отец.

Мне нравится, что аборигены Австралии говорят, что это собаки делают людей людьми. А также мне нравится такое высказывание (хотя я не помню, кто его автор): «Единственное, что не дает мне стать законченным мизантропом, — это то, что я вижу, как собаки любят людей».

Чрезмерно чувствительный к запахам вообще и брезгливый по отношению к человеческому телу, Экерли не воротил носа ни от каких запахов, исходивших от Тюльпан, даже от ее анальных желез, и видел красоту в том, как она испражнялась.

Правда, о том, как она выделяла кал и мочу, он пишет меньше, чем о ее половой жизни, но и этого более чем достаточно. А если вчитаться в детали…

Эта глава книги называется «Жидкости и твердые вещества».

Хотя я всегда выгуливаю Аполлона на поводке, меня, как и Экерли, беспокоит мысль о том, что собаку — особенно большую, — делающую свои дела на улице, может сбить машина.

К сожалению, Аполлон часто приседает, чтобы погадить на мостовой слишком далеко от обочины. Я не могу, подобно Экерли, решить эту проблему, разрешив ему гадить на тротуаре, несмотря на то что, в отличие от Экерли, я всегда подбираю за ним его помет. Мое решение этой проблемы заключается в том, что когда Аполлон начинает гадить так далеко от обочины, что это может быть опасно, я встаю между ним и машинами, мчащимися мимо. Получается, что вместо него я просто подставляю под удар себя, но, наверное, все дело в моей не очень-то невинной надежде на то, что водитель станет ехать более осторожно, если будет бояться наехать не на собаку, а на человека. Водители Манхэттена не отличаются терпеливостью, и многие из тех, кому я доставляла затруднения, обзывали меня. Но я знаю, что есть и другие, такие, которые все равно бы притормозили, как это делают и многие пешеходы, чтобы поглазеть на Аполлона и меня.