Друг - читать онлайн книгу. Автор: Сигрид Нуньес cтр.№ 17

Когда Лиля пытается сбежать в первый раз, ее ловят и избивают. Во второй раз она оказывается на мосту над скоростной автомагистралью. Хотя помощь в лице женщины-полицейского близка, Лиля поддается панике и прыгает вниз.

После того как девушка, чьи жизнь и смерть легли в основу фильма «Лиля навсегда», спрыгнула вниз и разбилась насмерть, на ее теле было найдено несколько написанных ею писем. Так ее история и стала достоянием гласности.

Когда я в одиночестве смотрела этот фильм в маленьком местном кинотеатре, был будний день, и до вечера было еще далеко. В зрительном зале была всего лишь горстка людей. Я помню, что когда фильм закончился, мне пришлось какое-то время подождать, чтобы успокоиться, прежде чем я выйду из кинотеатра. Это было унизительное чувство. Впереди, через несколько рядов от меня, сидела еще одна женщина, пришедшая в кинотеатр одна. Она рыдала. Когда я наконец вышла из зала, она все еще сидела на своем месте и продолжала рыдать. Я почувствовала, что унижена и за нее.

Моя подруга рассказала мне, что фильм «Лиля навсегда» часто показывают в группах волонтеров, правозащитных организациях, а также в школах в тех районах, где девочкам, как считают, грозит наибольшая опасность стать жертвами торговцев живым товаром. «Фильм недостаточно безжалостен» — такова была реакция группы молдавских проституток, которых попросили его посмотреть.

Я была еще больше потрясена, когда услышала, как режиссер фильма сказал, что он верит — Бог позаботился о Лиле (после смерти она, как и Володя, появляется на экране в виде ангела), и что без этой веры он не смог бы снять этот фильм.

— Думаю, без нее я бы покончил с собой, — сказал он.

И что же в таком случае, по его мнению, должны делать те, у кого нет такой веры и кого ни на минуту не согревает надежда на то, что Бог заботится о таких, как Лиля?

Моя подруга сказала: «Среди людей, которые сами стали жертвами неравенства и эксплуатации, таких, как те, кто оказался в трущобах, где была вынуждена прозябать Лиля, может существовать какое-то сочувствие и какое-то понимание того, почему они жестоки друг к другу». Они могут даже прощать. Но развратное поведение всех этих обеспеченных скандинавских мужчин, подданных государства всеобщего благоденствия — понять и принять его куда труднее.

Как-то раз я видела фотографию в каком-то журнале — длинная извивающаяся очередь из мужчин, стоящая у лачуги, в которой продают себя несколько проституток подросткового возраста. Я не помню, в какой части света была сделана эта фотография, но отлично помню, что все мужчины на ней вели себя так, словно все это в порядке вещей. Некоторые из них курили сигареты, один смотрел на часы, еще один вглядывался в небо, был и такой, который читал газету. Здесь царила всеобщая атмосфера терпеливой скуки. Эти мужчины могли бы с таким же успехом ожидать автобуса или своей очереди в Департамент штата по регистрации транспортных средств.

Моя подруга рассказала мне о еще одном случае из ее практики, когда врачи не нашли у девушки, вызволенной из сексуального рабства, никаких травм или болезней, которые бы мешали ей говорить, как любой нормальный человек. Но она не говорила. Когда ей предложили начать писать, она сразу же воодушевилась. За неделю она исписала целую пачку блокнотов. Она писала поразительно мелким почерком, самыми крохотными буковками, которые только можно себе представить. Было страшно наблюдать за тем, как она все пишет и пишет, быстро-быстро. Ее рука распухла, пальцы покрылись кровавыми мозолями, но она все не переставала — не могла перестать — писать.

— Мы так и не узнали, что именно она писала, потому что она не давала нам читать свои записи, — сказала моя подруга. — Но я бы не удивилась, если бы они состояли в основном из повторов и бессмыслицы. К счастью, мы смогли подобрать ей лекарственную терапию, которая помогла ей перестать маниакально писать и начать говорить вновь.

Ларетта поведала мне, что и в ее жизни был период немоты. Всякий раз, когда она пыталась что-то сказать, горло болезненно сжималось, как будто ее душили невидимые руки.

Во время сеанса психотерапии она вспомнила один случай, о котором не думала много лет. В этом эпизоде участвовала ее бабушка, женщина, о которой она старалась думать как можно меньше. Когда Ларетте было десять лет, ее мать насмерть зарезал сожитель. Поскольку отца у нее не было, она была отдана на попечение своей бабушки. Говоря об этой женщине, наркоманке, которой нужна была все большая и большая доза амфетаминов, Ларетта называла ее не иначе, как «моя первая рабовладелица».

Это было одно из нескольких воспоминаний, насчет которых у Ларетты были сомнения — стоит ли ей включать их в книгу. Она опасалась, что эта сцена покажется ее читателям чересчур надуманной. Она выбрасывала ее, потом вписывала обратно, потом выбрасывала опять.

Я знаю другую женщину, писательницу, которая время от времени зарабатывает на жизнь как секс-работница. Она совершенно не согласна с преобладающей в последнее время точкой зрения, что любую проститутку надо рассматривать как жертву торговцев живым товаром. Она желает, чтобы все проводили четкую границу между секс-рабынями, с одной стороны, и свободными, продающими себя по своей воле секс-работницами, как она сама, с другой.

Полицейские рейды на бордели, ловля клиентов на «живца», в роли которого выступает переодетая и изображающая проститутку женщина-полицейский, и публичное посрамление клиентов, пытающихся купить секс за деньги, путем опубликования их имен и адресов в Интернете и газетах, вызывают у нее горячее негодование.

— Упаси нас боже от тех, кто мнит себя рыцарями-спасителями, — говорит она. — Почему так трудно поверить, что отнюдь не все мы нуждаемся в спасении или желаем его? Но, с другой стороны, разве не факт, что общество никогда не могло согласиться с тем, что то, что женщина делает со своим телом — это только ее дело и больше ничье?

Эта моя подруга любит рассказывать историю о французской актрисе Арлетти, которая в 1945 году предстала перед судом, поскольку во время оккупации у нее была любовная связь с немецким офицером. В свое оправдание она сказала: «Мое сердце — это сердце француженки, но задница — интернациональна». (Собственно говоря, моя подруга предпочитает более лаконичную версию знаменитой остроты Арлетти: «Моя задница — это не Франция».)