Три заложника - читать онлайн книгу. Автор: Джон Бакен cтр.№ 4

– Хм, любопытно, – заметил я. – Не стану утверждать, что никогда не замечал за собой чего-то подобного, но какое это имеет отношение к тому безумию, которое, по твоим словам, охватывает мир?

– Все очень просто. У обычного человека перегородка между сознанием и подсознанием всегда оставалась очень прочной, но сейчас, при всеобщем развинчивании гаек, она изрядно сдала, и два мира начали взаимодействовать. Это похоже на два сосуда с разными жидкостями, стенка между которыми прохудилась, а жидкости начали перемешиваться. Возникает путаница, а в тех случаях, когда жидкости обладают соответствующими свойствами, может произойти взрыв. Вот почему я утверждаю, что психологии большинства цивилизованных людей больше не существует в чистом виде. На ней оставляет свой отпечаток нечто, поднимающееся из самых первобытных глубин.

– С этим я не спорю, – согласился я. – Наша цивилизация истощила себя, и лично я совсем не против, чтобы в ней присутствовало побольше варварства. Я хочу, чтобы мир стал проще.

– В таком случае, варварства тебе не видать, как собственных ушей. – Гринслейд перевел взгляд на Мэри. – Жизнь в цивилизованном обществе гораздо проще первобытной жизни. История человечества – это беспрерывные попытки ввести четкие определения, понятные всем правила мышления, нормы поведения и твердые законы, на основании которых мы могли бы жить. Все они – порождение сознания. Подсознание – вещь первозданная, не подчиняющаяся никаким законам. Его вторжение в повседневную жизнь будет иметь два важнейших последствия. Мы столкнемся с ослаблением способности логически рассуждать – а ведь именно это сближает людей со Всевышним, и наверняка утратим всякий контроль над собой.

Я встал, чтобы закурить. Не знаю, почему, но меня начал слегка угнетать диагноз, поставленный доком нашему времени. Впрочем, вряд ли он говорил все это с полной серьезностью, поскольку сразу, без всякого перехода переключился на рыбалку, одно из своих многочисленных хобби. В нашей речушке рыба на мушку почти не ловилась, но в этом сезоне я договорился с Арчи Ройленсом съездить в близлежащий «олений лес» ^[7]. Том Гринслейд собирался отправиться со мной, чтобы попробовать половить в тамошней реке семгу. В прошлом году на Северном нагорье совершенно исчезла форель, и мы принялись обсуждать вероятные причины этого явления. Док с ходу выдвинул дюжину теорий, и мы позабыли о человеческой психологии, погрузившись в загадочную психологию рыб из семейства лососевых.

После этого Мэри нам спела, ибо я считаю вечер пропавшим зря, если не услышу ее пения, а в половине одиннадцатого Гринслейд надел пальто и церемонно откланялся.

Когда я курил последнюю трубку, мои мысли снова вернулись к разговору с доком. Я обрел тихую гавань, но как бушуют и пенятся волны в открытом море, до чего коварны приливы и отливы!

«Нет ли чего-то постыдного в том, что я так благоденствую в столь неуютном мире?» – подумал я, но затем решил, что нет, я заслужил свой покой, так как прожил довольно беспокойную жизнь. И все же мне снова вспомнились слова Мэри о том, что по жизни надо идти на цыпочках. Поразмыслив, я решил, что мое поведение вполне удовлетворяет такому требованию: я всегда был благодарен провидению за его милости и ни в коем случае не собирался искушать его самодовольством.

Уже собираясь подняться в спальню, я заметил письма на столике в холле, которые так и не удосужился просмотреть. В основном счета, квитанции и рекламные проспекты всевозможных торговцев. Но среди них обнаружился конверт, подписанный знакомым почерком, и едва он попался мне на глаза, как сердце у меня упало.

Письмо было от сэра Уолтера Булливанта, лорда Артинсвелла. В то время он уже покинул Министерство иностранных дел, и теперь жил в своем доме в Кеннете. Мы время от времени переписывались, обсуждая сельское хозяйство и рыбную ловлю, но меня внезапно охватило предчувствие, что на сей раз речь пойдет о чем-то гораздо более серьезном. Выждав секунду-две, я глубоко вздохнул и вскрыл конверт.

Сэр Уолтер писал:

И больше ни слова.

Ощущение тревоги отступило, и его место заняло раздражение. Почему эти болваны не оставят меня наконец в покое?

Поднимаясь по лестнице, я дал себе зарок не сходить ни на дюйм с выбранного пути, какие бы заманчивые предложения мне ни сделали. Я достаточно послужил государству и другим людям, а теперь пришло время позаботиться о себе.

Для меня нет аромата лучше запаха деревенского дома.

Мэри однажды сказала, что этот аромат состоит из запахов лампового фитиля, собачьей шерсти и древесного дыма, но в Фоссе, где имелось электрическое освещение, а в доме не было собак, это, скорее всего, запахи древесного дыма, табака, старых обоев и садовой свежести, проникающей через распахнутые окна. А если с утра к этому букету добавлялось благоухание готовящегося завтрака… Бывало, по дороге в ванную я специально останавливался на верхней площадке лестницы и принюхивался, наслаждаясь.

Но в то утро, о котором идет речь, этот запах не доставлял мне ни малейшего удовольствия, наоборот: он буквально терзал меня, вызывая видения нарушенного непредвиденными обстоятельствами деревенского покоя. Проклятое письмо – оно ни на миг не выходило у меня из головы. Едва ознакомившись с посланием Булливанта, я с негодованием изорвал его в клочья, но утром, еще в халате (повергнув в изумление горничную), спустился в холл, достал из корзины для мусора обрывки, сложил их и перечитал еще раз от первой до последней буквы. А затем швырнул в недавно растопленный камин.

Я остался тверд в намерении не иметь дел ни с автором письма, ни с его планами, но уже не мог вернуть ощущение безмятежности, которое прежде окутывало меня как уютный старый плащ. К завтраку я спустился раньше Мэри, и покончил с ним еще до ее появления. Затем я раскурил трубку и, как обычно, отправился на утренний обход своих владений.

Утро было ясное, свежее, без инея, и пролески, распустившиеся на берегу озера, издали казались клочками летнего неба. Камышницы строили гнезда, а в жесткой прошлогодней траве под пологом сосновой рощицы уже пробились первые нарциссы. Старик Джордж Уэддон прибивал проволочную сетку для защиты от кроликов, насвистывая сквозь последние два зуба, и все вокруг, казалось, полно радости и весеннего ожидания. Да вот беда: я вдруг перестал чувствовать, что этот мир принадлежит мне. Я словно смотрел на прелестную картинку откуда-то со стороны. Что-то вторглось извне и нарушило ставшую привычной гармонию; и я не уставал проклинать Булливанта с его посланием.