— Сейчас он на сеновале. По крайней мере, я оставила его именно там. И…
— Ты ребёнка оставила на сеновале? — тяжело поразилась принцесса.
— Ой, нет! Я думала, вы спрашивали про Григо. То есть, конечно, про господина Родса, — смутилась Фрейда.
— На кой мне надо знать, где эта сволочь ошивается? Хотя, знания небесполезные. Я его ещё не успела поблагодарить за то, что он с такой старательностью нам обеспечил извилистый, но полный впечатлений путь. Да и за последние приключение он остался не отблагодарённым, — не без здоровой доли кровожадности, заверила дверь Ларелла. — Но, вообще-то, меня ребёнок интересовал.
— Он в замке Райген, — понизив голос до совсем почти неслышимого шёпота, прошелестела фрейлина. — Это в пяти днях конного пути отсюда. Между прочим, вот вы на него наговариваете, а Григо нас туда и вёз. Получается, что мы крайне неблагодарны ему.
— Везли нас лошади, — усмехнулась Лара, имеющая свои представления о благодарности, её размере, соотношении к оказанной услуге и форме. — И мне интересно, с чего это он вдруг стал таким добрым, что выложил тебе все?
Даже через плотно закрытую дверь Её Высочество ощутила, как Фрейда замялась. Принцесса буквально увидела вспыхнувшие алыми маками обычно бледные, с едва видимыми веснушками, щёчки рыженькой.
— Фрейда-Фрейда, — усмехаясь, укоризненно покачала головой Лара, помня о святой обязанности госпожи блюсти нравственную и духовную чистоту своих подопечных. — Как же так? Нет, я, конечно, ценю твои старания. Но, все же, есть определённые границы, через которые девица не должна переступать…
Ларелла говорила, и собственные брови поднимались все выше и выше. Во-первых, принцесса и не подозревала в себе таких талантов. Ей-то всегда казалось, что от подобной морализирующей мути её саму парализует. А, во-вторых, Лара и не подозревала, что читать нотации другим — это такое удовольствие. Теперь, пожалуй, она лучше понимала престарелых благообразных кумушек, к месту и не к месту берущихся поучать молодёжь.
С другой стороны, не стоило ли такое удовольствие расценивать как знак приближающейся старости? Ведь принцессе вскоре девятнадцать должно было исполниться — отнюдь не девочка.
— Ваше Высочество, это не то, что вы подумали! — изнемогая от смущения, простонала Фрейда. — Ничего не было! Да и он обещал на мне жениться.
— Чего он тебе обещал? — подавилась нравоучениями Лара. — С ума ты, что ли сошла? Или специально всю последнюю неделю уши пальцами затыкала?
— А чего бы мне и не жениться? — недовольно проворчали под окном. — Девушка ладная, симпатичная. Не бедная, опять же.
— Да, это немаловажно, — согласилась принцесса, прислушиваясь к скрежету открываемого засова на ставнях. — И давно ты это решение принял, позволь узнать?
— Жениться-то? Нет, про жениться только сегодня. До этого я же не знал, что она девица, — признался певун, пыхтя от усилий открыть ставни, — Думал, что парень. А на мальчишке жениться как-то не очень. Даже если он и смотрит на тебя влюблёнными глазами, и краснеет мило. Должны же быть у мужчины какие-то принципы.
— Какие-то, безусловно, должны, — согласилась Ларелла. — Только ты сейчас про которого из мужчин говорил? Про себя, или про мою фрейлину? В смысле, пажа?
— Да про себя, понятное дело. Какой из него мужчина? Усов ещё не бреет.
— Вот теперь я все поняла. Твой главный принцип в жизни — не жениться на влюблённых мальчиках. Между прочим, достойно уважения. Не многие таким похвастаться могут. Ты долго там возиться будешь?
— Да уже все, — заверил её рыжий, — вылезайте.
Лара, улыбаясь в предвкушении вытянувшейся морды супруга, когда тот увидит зад её коня, лихо перепрыгнула через подоконник, придерживая ладонью шпагу.
И очень неудачно приземлилась. Впрочем, никто её не осудит за недостаток ловкости. Ничто так не способствует подворачиванию ног и потери равновесия, как разочарование. А уж зрелище собственного мужа вместе с деверем стоящего всего в пяти шагах от окна, из которого ты выпрыгиваешь, и наблюдающих за этим зрелищем с нескрываемой иронией, выведет из себя кого угодно.
Вот и разум Лары покинул свою хозяйку, аккуратно прикрыв за собой дверку. Взбешённая принцесса, даже не обращая внимания на вывихнутую щиколотку, с рычанием камышовой кошки накинулась на врага. Но, почему-то, в данной ситуации врагом она посчитала не мужа, а скромно стоявшего в сторонке певуна.
Да, о шпаге и умении недурно фехтовать, девушка позабыла тоже.
* * *
- Ну а что я? — жалостливо басил певун, промокая не слишком чистым рукавом рубахи, натянутым на ладонь, царапины.
Впрочем, это стоило назвать самыми натуральными ранами. Такие обычно оставляет разъярённая пантера или тигр. Человеку, не бывавшему в восточных колониях, подобные ужасы и представить себе сложно. Ибо, к счастью, у нас животных, способных нанести похожие повреждения, с древнейших времён не водилось. Ну, в самом деле, не считать же нежнейшую Лареллу за опасное животное?
Но, так или иначе, а принцесса и без шпаги справилась весьма недурно. Физиономию рыжего украшали длинные, кровоточащие, с натурально рваными краями, порезы. Причём Её Высочество старающаяся быть оригинальной во всем, не стала уподобляться всем остальным женщинам. И царапины на коже шли не только вдоль, но и поперёк. И, при желании, на лице певуна теперь вполне можно было в крестики-нолики играть. Ларелла, может, и сыграла, не оттащи девушку герцог.
— Они же вон какие! Как таким ничего не скажешь? Ведь на твоих же собственных штанах повесят и сапогами накормят, — тянул певун.
Кстати, вполне себе мелодично тянул. И даже носом шмыгал в такт, музыкально. Все-таки, чувствовался в нем профессионал. Но и импровизируя, он не забывал кивать на «тех, которые». Чтобы все присутствующие могли убедиться — выхода у парня действительно не имелось.
— Я себе лежу спокойно в сене, никого не трогаю…
— Подслушиваю, — подсказал юный герцог, в очередной раз хлюпнув разбитым носом.
Ларелла засадила свой локоть в личико красавчика столь прицельно и удачно, что кровь даже сейчас, спустя десять минут после нанесения травмы, сворачиваться и не собиралась.
— Но ведь не трогаю же! — резонно возразил певун, печальна глядя на рубаху, изрядно испятнанную красным. — А тут налетают! Бить начинают почём ни попадя! И только приговаривают «Куда едешь?» да «Зачем?».
— Неправда твоя, — прогундосил блондин, пытаясь засунуть в ноздрю платок сомнительной чистоты, но зато обшитый кружевом и до сих пор пахнущий духами. — Братик говорил не только это.
— Заткнись! — посоветовал принц тоном, каким палач, страдающий жёстким похмельем, обычно разговаривает с осуждённым.
Мол: «Может, милок, ты сам зарубишься, а? Я ведь и промахнуться могу, не туда попасть. Раз десять так, а то и поболе. Видишь, как руки-то трясутся?».