Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Финкель cтр.№ 35

Виделись мы с ним редко. Он по-прежнему плотничал, ездил с мужиками на Север, рубил избы, возводил храмы, а потом пристрастился делать мебель. Очереди к нему дожидались годами.

Вообще Йося был человеком русского строя. Крепко пил, матерился. Об Израиле говорил без всякого почтения: «Читать ни по-древнееврейски, ни по-американски не обучен, да и деревьев там нет – скука!»

А он уже и сынов приучил плотничать: хорошее дело!

И вот иду по Иерусалиму и глазам не верю. На вывеске столярной мастерской аршинными буквами на русском языке его, нашего Йоси имя и фамилия выведены.

– Йося, ты?! Ну, молодчина!..

Мы обнялись.

– Значит, как все… включился в общее дело!

– Упаси бог! – обиделся он. – Исключительно из принципа… Моню-парикмахера помнишь?

– Еще бы! Чтоб так отвратительно стричь! Ходил к нему, можно сказать, из одного только постоянства…

– Вот-вот… Руки у него, в отличие от языка, зря привешены. Спрашивает: «Йося, вам полный бокс или полубокс?» «Один хрен, – говорю, – все равно обдерешь, как всегда…» А он вздохнул: «Род приходит и род уходит, а земля пребывает навеки. Восходит солнце и заходит солнце…» «Стоп, – кричу, – ты что, сдурел? Восходит и заходит! Вдруг!» И представь себе, выкатывает… Косматое, скорбное… И опалило… Да! Тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим… Мудрость… Зачем? И люди умирают, и дети вырастают, а земля, что ей деется, земля остается… Какая в том мудрость? Про то каждый знает. А вот замлело в груди… А тут еще «суета сует…» И посейчас даже и про себя не могу произнести без волнения: «Эк-кле-сиаст!» И где его только откопал Моня? Вот стервец… И пошло… «Все, – говорю, – жена, все… После этаких-то слов в нашей жизни крутой поворот должен быть к лучшему…» Я ведь как жизнь прожил? Хорошо! И пил, и пел, и на сарае отплясывал… Жизнь шла год за годом и вдруг… «суета сует…» Эклесиаст. Колдун! Такие у народа не залеживаются… И такая меня иудейская гордыня взяла… А тут гляжу, уже и жена бормочет: «Во многия мудрости многия печали…» Ну, я тотчас дом разобрал, крышу снял – ох! Сыны говорят: «Дикий дед!» И немолодые уже со старухой, а побежали в аэропорт с чемоданишком радостно: на Святую землю летим!

Дружок провожал:

– Смотри, не замерзни!

– Ладно, ладно…

…Слушал я его, признаться, с изумлением. Точно стариков из деревни Ильинка, что под Воронежем, повстречал. И вдруг мне показалось, будто бы стало светлее, будто бы взошло то самое солнце, только не печальное, а радостное, и страна, окруженная пеленой водяной пыли, вдруг вспыхнула всеми красками, какие дарит солнечный свет, когда он преломится в граненых хрустальных сосудах. Вот вам и «колбасная эмиграция»! Да у него в доме этой колбасы было, точно во всем Елисеевском магазине в 1913 году!

Это надо же, чтоб под закат жизни слова библейского поэта вселили в человека тоску по новизне и заставили душу томиться видением благословенной старины: «В следующем году – в Иерусалиме!»

О, безумный народ!

– А самолет уже приплясывал на земле, подскакивал, точно козел вприпрыжку. Вот тут я, вправду скажу, серьезно испугался. Точно кто холодной рукой без варежки за сердце взял…

– Ну и как, хорошо жить?

– Помню, старики на Севере учили: «Не моги змею выше глаз поднять! Тогда страшную силу получит змея над человеком…» Дураку только скажи. Вот и мне стало казаться – в сильном почете змея та на Святой земле… Каждый каждого жмет, все тесно. Которые локтями пихаются, которые дурными словами хамкают, ножи из-за пояса тянут… Ну, я не даюсь… А потом зашел к Хаиму в столярку. Увидел доски и… обомлел: мама родная, ну и лес! Он же любым мозгам даст просветление и новый ход. А что, инструмент умный, сам в руки просится… Диваны, правда, никуда не годятся. Как бы руками пересохшими сделаны. Ну, я топор взял. «Красный час моей жизни, – говорю, – наступай, гляди, дровокол я или Мастер…» Старики опять же твердили: «Клин вытесать и на том мастерство казать…» Поглядел Хаим и испугался.

– Адони, – говорит, – это по-нашему господин, значит… Уйдешь в другое место – всю округу разоришь… Одна нам с маткой дорога будет – в петлю… так что оставайся. И ждать нечего. Адони. Маэстро. Мумхе…

– Мумхе? – поразился я. – Это же специалист…

– А кто же я? Сладкое слово, оно и помнится… Ну пойдем, поговорим, у меня всегда от простуды во фляге припасено.

И заговорили мы. И заспорили. Какая родина «историческая», а какая «доисторической» будет. А временами и разницы никакой. И бывальщина мешалась в этих спорах со сказкой и вымыслом.

Видел его мебель. Сработана она со стариковской мудростью и с молодой удалью и силой – сто лет стоять будет. Воистину по две жизни живут Мастера…

Я посмотрел на часы: надо бы зайти на «учреждение партии». Так, для литературных наблюдений. Дело художника страдать: «Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человеческими уязвлена стала», а дело власти – состоять в партии и рявкать: «А ты не оглядывайся!»

И власть права. Потому что если оглянешься, то окажется, в одном из министерств только что не досчитали документов сорока общественных организаций, которые те по три раза переделывали. Куда девались?

Я лениво сделал несколько кругов по небольшому скверу. Подумал: как раз в истории Иосифа есть для меня что-то спасительное. Как там сказал Достоевский: «Красота спасет мир». Да, сильной романсово-сентиментальной струей надо было обладать литературе, чтобы провозгласить такое кредо. Впрочем, другой Иосиф – Бродский – формулу скорректировал, дескать, «мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека всегда можно». Вот и наши мудрецы говорили: «Кто убьет одного человека – убьет целый мир, кто спасет одного человека – спасет целый мир».

– Надо идти, – сказал я вслух.

И тут чей-то приемник донес о новом теракте. Террорист-самоубийца взорвал автобус. На Дизенгоф паника. Погибли множество людей, среди них дети. Журналисты ведут репортаж с места событий. Из разных городов Израиля. Слышны обвинения в адрес правительства. Совершенно неожиданно для себя вспомнил Разбойничка. Качели прыгнули вверх, на сей раз резко вправо…

И вдруг страшная мысль ожгла меня: «Рахель! Она же поехала с тестем за его очками…»

Арье-Лева встретил меня у входа в подвал, где обычно пенсионеры играли в домино.

– Слыхал? Ужас какой… Наш председатель рассказывал… С него – как с гуся вода – ни царапины.

– Какой председатель?..

– Да Шломо Цуц… Говорит, был в самом пекле…

– Уф!

От души несколько отлегло. Значит, обошлось… На сей раз обошлось.

Я не успел больше ничего спросить, как показался и сам Цуц:

– Да это же фашистское государство! Хуже фашистов! Жить не дают… Очки – полцарства стоят! А мне, ветерану, бесплатно не положено быть зрячим? Пусть по статусу хоть к эфиопам приравняют, хоть к неандертальцам… С паршивой овцы – шерсти клок…

– Вот это председатель! – ахнул Арье. – Стены прошибет.