Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Финкель cтр.№ 33

Худшей пытки придумать для меня он просто не мог. Мне казалось, все смотрят на меня и спрашивают, как я могу спокойно ходить по улицам, в кино, играть в футбол, когда в моем новеньком комсомольском билете нет отметки об уплате членских взносов?

Как дождался той осени – не помню. Но уже в первые холодные дни, когда пришлось надеть пальто, комсомольский значок я прицепил на его лацкан. Тем более что со взносами было все в порядке.

– Ах, боже мой… ах, боже мой! – бормотал я от радости. – Меня не исключили, а ведь могли…

Мама обнимала меня, целовала и говорила какие-то ласковые слова:

– Мне ведь тоже было тяжело…

Может быть, это вспомнили?

Или фанатичку Милу? А может быть, они в качестве программы решили использовать мою пьесу?

Ах, недаром я так боялся осени и наступающих дождей…

– Но ты просто обязан прийти. Разве ты забыл о нашей еврейской солидарности? И потом, еще Троцкий отметил, что во время одного из первых арестов Сталина у него не было ни паспорта, ни определенных занятий, ни квартиры – «три классических признака революционного троглодита»! А у нас, израильских граждан, по меньшей мере два из трех признаков налицо – ни определенных занятий, ни квартиры…

В общем, с меня взяли слово, что приду.

– Да вы даже не представились, – вздохнул я.

Писк усилился:

– Иврит не знаю. Здесь я – удостоверение личности.

Вечером я думал о ней, Рахель-Рейзл. И о том, что я пережил так нежно, без рисовки и ломания, чистой сутью чувства. Мне казалось, все, что было до нее, окрашивалось трогательностью, но недорого стоило. Сколько же раз можно любить? Столько раз, сколько появляется боль, печаль, тоска, самообман? Но этот искренний порыв ко мне! Явись, Женщина! Прикрой меня своим телом от наваждений… Я стану работать, стану жить, вот еще и в вожди выберут…

Мы перезванивались каждый день.

– Любишь?

– Люблю.

– И я тоже. Люблю, люблю, люблю…

Порой я слышал ее зов наяву: «Смотри на меня и молчи!» Я явственно видел ее за мольбертом, у плиты, на кухне, ухаживающей за старой женщиной, у которой лицо казалось сложенным из кусочков… Рахель-Рейзл точно поселилась в моем черепе, и что бы я ни делал, она делала это вместе со мной.

Виделись мы только украдкой: на улице, в каком-нибудь кафе, баре, иногда встречались в парке. Я видел ее глаза, слышал ее плач: «Смотри на меня и молчи!» – шептала она, кусая и целуя меня…

Однажды я ей позвонил:

– Встретимся?

– Мечтаю, – сказала она. – Только Цуц решил ехать в Тель-Авив очки примерять… Муж говорит – надо ему помочь. Он даже слово «да» на иврите не знает, только «нет».

– А что ж сыночек?..

– Этот знает «да»… И только…

– Маловато, – огорчаюсь я и вспоминаю анекдот о милиционерах, которые ездили на мотоцикле по трое, так как один умел читать, другой писать, а третий любил побыть в интеллигентной компании. Может быть, и отец с сыном отправятся в поездку по такому принципу? А где взять третьего? Кто захочет вместе с ними?

– Прощаюсь, но ненадолго. Надолго не могу, – говорю я и молча дышу в трубку.

Она радостно смеется:

– Бай…

Я выхожу во двор, и вихрь слов налетает на меня.

Моим старичкам – соседям во дворе – не устаю удивляться. Мудрецы и дети одновременно. Мой тезка Лева, например, с одной стороны похож на Зиновия Герда, с другой – как ни смотрю – на артиста Тихонова. Можно заметить в нем сходство и с другими мастерами театра и кино. Если их взять и совместить. Это и будет Лева. В родной Одессе его величали Лев Львович. А как же: почетный работник мясомолочной промышленности! А здесь в Израиле – Арье. А поскольку возраст у него почтенный, далеко за семьдесят, я по своей совковой привычке, хоть убей, не могу называть его только по имени. Но не называть же его Арье Арьевич!

– Вы зачем имя поменяли? – спрашиваю. – Насколько мне известно, имя «Лева» в Одессе даже не имя, а миф. Этнография…

– Ах, молодой человек… Я столько критикую Израиль… Должен же я хоть что-нибудь для него сделать. Работать в кибуце – по годам не берут. В парашютно-десантные войска – тоже. Соседи просто извели. «Ты, Лёвка – говорят, – для Израиля гвоздя в стену не вбил, тебе ли тут критику разводить?» Босяки! Что правда – то правда, для Израиля действительно гвоздя в стену не вбил – некогда было. То Комсомольск-на-Амуре строил, то на Карельский перешеек добровольцем поспешил, чтоб та пуля, которая угодила в живот, не дай бог, не прошла мимо. Под Сталинградом – еще две всадили. Страну после войны восстанавливал… Одессу… Красавица! Как, спрашиваю, с моря? Рай! А с берега? То же самое… И был я веселый, энергичный… А сейчас – все запрещено, строгать запрещено, пилить запрещено, нагибаться запрещено, садиться на корточки запрещено… Говорят – гуляйте, а я гулять не могу без цели, мне скучно до ужаса. Вот и получается, что только советом Израилю и могу помочь. Ну, например, почему бы в стране не ввести День работника мясомолочной промышленности? А так, чтоб хоть чем-нибудь к Израилю присоединиться – пришлось имя сменить, как Бен-Гуриону…

– Напрасно смущаетесь, – успокаиваю его. – За год жизни в Израиле на вас столько людей нажилось – одно это любую жизнь оправдает…

– А и то, что Одессу оставил – тоже подвиг. Пообещал сыну: «На следующий год – в Иерусалиме». И выполнил. Вы когда-нибудь слыхали, чтобы негры Соединенных Штатов Америки хотели возвратиться на свою историческую родину? А евреи просто с ума сходят:

«К Сиону! К Сиону!..» И сидят при этом кто в Нью-Йорке, кто в Париже, кто в Жмеринке – безумный народ! Со стороны смотрят, как их народ ломится в счастливое будущее…

– Ну вот, а вы говорите гвоздя не вбил… Первая заповедь еврея – жить на Святой земле.

– Просто во мне говорит безумная кровь моего народа… Мессию нам подавай – и только… Кстати, философ Бубер сказал…

– Кто-кто? – поперхнулся я.

– По радио РЭКА слышал: Бубер, Бу-бер… Чтоб он был здоров… В одно ухо вошло, а из другого не вышло… Рехнуться можно! Так вот этот самый Бубер ребенком, говорит, услышал в школе от учителя, что Мессия ждет у ворот Рима. Бежит домой, спрашивает дедушку: «А кого он ждет?» А дедушка, представьте себе, отвечает: «Тебя». Вы понимаете, в чем тут дело? Тебя! Значит, и меня тоже?! И Любавичского ребе…

Вы думаете, он почему на белом коне во всех газетах красовался?.. Все говорили: еще несколько дней, и он – Мессия. Займет, значит, мое место, и – баста! Тут я не поленился позвонить в его офис в Нью-Йорк.

И дьявол-искуситель соблазняет: «Льготный тариф, льготный тариф…» В общем, звоню по льготному тарифу ночью: так, мол, и так, говори правду… Точно ли хочешь быть Мессией? Да, между прочим, как Брежнев звонил в Америку, знаете? Нет? Звонит, значит, он в Америку, и кто-то снимает трубку. «Алло, алло, – говорит Брежнев, – Рокфеллер, это ты? Не узнал я тебя, богатым будешь…» Так вот, я тоже Любавичского ребе не узнал, хотя, как вы понимаете, лучше было бы, если бы не узнал он меня… Секретничал я с ним целых полчаса, потом обливался… На идиш говорит, доложу вам, как настоящий одессит – с акцентом. Одно удовольствие. Вот я и говорю ему: «Нельзя же так, ребе, ведь Торой обещано, что Мессией может стать каждый из нас… И я тоже…» Когда началась перестройка и стали всех дерьмом обливать – от Ильича до Ильича – мне сказали: «Арье! То есть тогда еще Лева… Ты со своим Комсомольском-на-Амуре, финской пулей и двумя гитлеровскими даром жизнь прожил…» Вроде бы и жизни никакой не было… И вот я наконец узнаю про Мессию… И про то, что Мессия ждет…