Дьявол в мелочах - читать онлайн книгу. Автор: Полина Рей, Тати Блэк cтр.№ 34

Уроки на следующий день я пропускаю. Не хочу ни расспросов, ни разговоров, которые обязательно инициирует Рождественская. Только не в школе, не среди тех, рядом с которыми и думать-то лучше не стоит, чтобы принадлежащее лишь тебе, не выплыло наружу. Потому жду Соню после уроков на школьном крыльце.

Едва выходит, замечаю на ее лице выражение облегчения, будто не верила в то, что снова меня увидит. Она вся такая доверчивая, открытая, а я — чудовище, от которого ей нужно было бежать. Но даже понимая это, знаю, что не смогу ей позволить спрятаться. Теперь слишком поздно.

— Идем, я провожу тебя. Нужно поговорить, — без приветствия обращаюсь к Рождественской, забирая у нее рюкзак. И она ничего не отвечает, просто кивает и приноравливается к моему размашистому шагу, когда спускаюсь вниз и иду к ее дому. А потом делает то, чего никак не ожидаю: осторожно, будто боится, что отдерну руку, прикасается пальцами к моей ладони.

Ощущение ее тепла — это как разряд молнии, который убивает сразу, с одного удара. Он же возрождает, заводит сердце, понуждает его стучать в рваном ритме.

Сжимаю ее пальцы в ответ, с силой, заставляя Соню с шумом втянуть воздух в легкие. До ее дома доходим в полном молчании, боюсь, что если произнесу хоть слово, меня прорвет, а Рождественская, будто чувствуя это, ничего не говорит тоже.

— Ты не зайдешь? Папы и тети Люды до вечера не будет, — тихо говорит Соня, когда мы доходим до ее калитки.

И все… осознание, что мы можем снова остаться одни, выворачивает наизнанку. На языке — ее вкус, который уже впитался внутрь меня, но им демоны не насытятся никогда, и сейчас требуют новой дозы. Клянусь, я хотел всего лишь поговорить, рассказать о том, что вчера вызвало у Сони столько вопросов и недоумения. Но когда понял, что сейчас все может быть по-моему… Она даже не представляла, что сотворила со мной этими несколькими словами.

— Зайду, — киваю я в ответ, и на лице Рождественской снова разливается облегчение.

Мы входим в полумрак сеней, за ними дверь. Переступить порог этого дома — значит все же сделать последний шаг, вернуться после которого обратно уже будет нельзя. И Соня сама делает за обоих этот выбор. Едва опускаю ее рюкзак на пол, подходит ко мне и, поднимаясь на носочки, целует. Без нежности, требовательно, давая понять, чего именно хочет.

Какой же растерянной она была вчера, когда считала, что причина в ней… Каким уродом я почувствовал себя в тот момент — еще большим, чем обычно. Она была идеальной и незапятнанной, я же собирался осквернить ее своей тьмой. Мы целуемся как впервые, как будто и не знали до этого, насколько сладко чувствовать вкус губ друг друга, сплетаться языками и терять возможность глотнуть воздуха.

Когда все же оказываемся в комнате Сони, лишь чудом не оказавшись где-нибудь на полу, столе или диване, где мне хотелось остаться не раз по пути в спальню Рождественской, я отстраняюсь, тяжело дыша.

— Что? — шепчет Соня, секундой ранее стащившая с меня пилот едва ли не через голову.

— Ничего. Подожди, я сейчас.

Сажусь на постель, пружины которой жалобно скрипят под моим весом. Рождественская устраивается рядом. Кажется, что на лице ее написано то ли виноватое выражение, то ли горькое от обиды, но она старательно его скрывает.

— Соня… все не так просто.

— Что именно?

— Все.

Б*я. Ну почему так сложно именно сейчас и именно с ней? Почему так жутко становится от понимания, что любое мое слово может стать решающим, и теперь уже я подпишу себе приговор, а вовсе не Рождественская?

Она поднимается, стаскивает с себя джемпер, джинсы. Остается в одном белье. Но прежде, чем ее руки ложатся на застежки бюстгальтера, я поднимаюсь, хватая ее за запястья и заводя руки ей за спину. Сжимаю крепко, но надеюсь, Соне не больно. И меня прошибает жаждой трахнуть Рождественскую. Грубо, знаю, но это все, чего хочу.

Чем сильнее сжимаю хрупкие запястья, тем больше вдавливаю Соню в себя. Теперь в поцелуях нет ни капли нежности, а вот звериного голода — с лихвой.

Так и фиксируя руки Рождественской за спиной, выдыхаю:

— Мне нужно… я должен тебя привязать.

Ее глаза распахиваются, но ужаса в них нет. Только безграничное удивление. Лучше бы там был страх, который бы меня отрезвил, хотя, я даже не надеюсь на это.

— Что? — вот и все, что может спросить Соня.

— Я должен тебя привязать. Только так у меня что-то получится.

Один дьявол ведает, какого усилия мне стоит все же отпустить Рождественскую, отступить и тяжело опуститься на кровать. Пусть она сделает уже хоть что-то. Ударит, накричит, начнет звонить родным, чтобы они приехали и выставили меня отсюда к херам. И запретили подходить ближе чем на километр к их маленькой светлой девочке. Но она ничего из этого не делает…

Я с силой сжимаю и разжимаю кулаки, до побелевших костяшек, до боли от напряженных до предела мышц. Между нами — лишь молчание, но оно не убивает, скорее дает возможность моим демонам шептать, что теперь все будет иначе.

И когда Соня наклоняется, вытаскивает из джинсов тонкий ремешок и протягивает его мне, я чувствую, как погружаюсь в слепящее безумие.

— Я не смогу остановиться, — признаюсь, забирая его из ее подрагивающих рук.

— А я этого и не захочу.

Отложив ремешок, я притягиваю Рождественскую к себе на колени. Она — моя доза, без нее не протяну. Я не имею права просто взять то, что мне так нужно, и не думать об удовольствии Сони. Она вряд ли меня возненавидит, а вот я себя за это не прощу никогда.

Тонкие пальцы стаскивают с меня толстовку и футболку, пробегают по разгоряченной коже, понуждая с шумом втягивать воздух через стиснутые зубы. Ложатся на ремень моих джинсов, и я больше не могу выдерживать — впиваюсь в рот Сони поцелуем, стаскивая с нее белье. Она остается подо мной безо всего, и черт бы побрал полумрак комнаты, который не позволяет мне рассмотреть все в подробностях.

Когда развожу ее ноги, чувствую небольшое сопротивление, которое приходится сломать. Ладонью скольжу по внутренней стороне бедра, пока пальцы не ложатся туда, где для меня уже очень влажно. Снова целую Соню, надавливаю на складки ее плоти, провожу вверх и вниз, пока она не стонет приглушенно мне в рот и не разводит ноги шире.

Больше сил ждать нет. Когда беру ремешок, Рождественская сама протягивает мне руки, заставляя чувствовать себя последней скотиной. Скотиной, которая не остановится даже теперь, понимая, как это все мерзко. Тошнит от самого себя, когда делаю петлю и продеваю в нее обе ладони Сони. Когда затягиваю ремешок на ее запястьях, пока она не морщится от того, что не рассчитал силу. И когда заставляю поднять связанные руки и пристегиваю их к прутьям изголовья.

Теперь она вся в моей власти. Это эфемерное ощущение, но оно дает мне возможность наконец сделать то, чего так хочу.

Она такая хрупкая подо мной. Вскрикивает, стоит мне развести ее ноги как можно шире, устроиться между ними и войти одним движением. Застываю на несколько мгновений, смотрю в ее глаза, которые наполняются слезами, и стоит ей заверить меня, что все нормально, начинаю двигаться. Жадно и быстро, целуя Соню нежно, словно это может извинить меня.