Дьявол в мелочах - читать онлайн книгу. Автор: Полина Рей, Тати Блэк cтр.№ 32

Усевшись рядом с ней, я достал из рюкзака тетрадь и ручку и нацарапал быстро под бубнеж очнувшегося Ильича:

"Прости. Я виноват. Но мне нужно было время".

Подвинув тетрадь Соне, я вскинул голову и исподлобья оглядел Ильича, на случай, если тому взбрело бы в голову прикопаться к нашей переписке.

Рождественская молчала несколько минут, и я снова и снова проходил по кругам ада, то возвращаясь к тому, что желаю быть посланным, то молясь всем несуществующим богам, чтобы она все же ответила и простила.

"Я очень испугалась. Что никогда больше тебя не увижу".

Это был бы идеальный вариант для тебя… Но нет. Я сижу рядом и теперь ты даже не представляешь, что будет дальше. Как не представляю и я, за что ненавижу себя еще сильнее.

"Я не могу без тебя. Куда бы я делся?".

"И я не могу без тебя. С ума чуть не сошла. Прости за мать".

"Не извиняйся, она права была".

Написав последнее, беру паузу прежде, чем подвинуть тетрадь к Соне, а когда все же делаю это, смотрю за ее реакцией. Она недовольно поджимает губы, качает головой, вижу, что злится. Моя маленькая девочка, за которую готов убить любого.

"Неправа. И точка".

Усмехаюсь, выдыхая с облегчением. Почему я? Почему Рождественской достался такой ненормальный парень?

"Скорее бы эта чертова алгебра кончилась. Сбежим после нее?"

"Куда?"

"Ко мне. Сегодня точно никого не будет. Отчим на даче на пару дней".

Она сомневается всего долю секунды, после чего выводит своим идеальным, как вся она, почерком:

"Сбежим…"

Раньше я никогда и вообразить себе не могла, что способна буду сбежать из школы после первого же урока. Еще несколько дней назад страшно было просто представить реакцию матери на подобную выходку. А теперь это уже не имеет никакого значения и от собственного бунтарства я даже испытываю какое-то пьянящее чувство — возможно, такова на вкус свобода? Внутренняя свобода поступать так, как хочешь ты, а не так, как от тебя ждут все подряд — мать, отец, соседи и прочие мимопроходящие люди. Люди, которым не особо важно, что чувствуешь ты, а значит и тебе должно быть плевать, что думают они.

Я иду за Димой, не колеблясь. После этих дней, слившихся в один сплошной кошмар, мне жизненно необходимо чувствовать его руку в своей руке, потому что каждую минуту кажется, что он исчезнет. Потому что уже смирилась с тем, что никогда его больше не увижу и теперь так страшно, что он может оказаться лишь плодом моего воображения.

А ему просто нужно было время… то самое время, что с каждой проходящей секундой высасывало из меня последние силы. Время, что заставило задавать себе пугающие вопросы о том, кто я в жизни Романова, если он может без меня так долго, в то время как я без него — ни часа? Время, что остановило свой бег, когда Дима появился на пороге класса, и я облегчением осознала, что, по крайней мере, он жив и здоров.

Наверное, я имела право обижаться и задавать вопросы, но во всем этом не было бы никакого смысла, а главное — искренности. В тот момент, когда он сел рядом, я уже все ему простила. Все простила за все ту же простую возможность — быть с ним. И терять время на обиды и выяснения отношений казалось просто пределом глупости.

Я иду за Димой, понимая, чем, вероятно, закончится наше пребывание наедине у него дома. Не уверена, что готова к этому, но уверена в другом — я хочу дать ему все, чего бы он только ни попросил. Хочу сделать все, чего бы он только ни пожелал. Лишь бы больше никогда не исчезал, лишь бы не бросал меня, лишь бы понял, что никому на свете он не нужен так, как мне. Я думаю обо всем этом с отчаянной решимостью, но в глубине души понимаю, что все может быть напрасно. Что отмерянное нам время утекает по крупинке, а я лгу сама себе, что его возможно остановить. Но от этой безысходности желание быть с Димой становится только сильнее. И я хочу уже не только давать, но и взять, украсть у судьбы все, что Романов пожелает мне дать. Быть может, воспоминания об этом дне — это все, что мне в конце концов останется.

Все та же комната, все та же постель и поцелуи Димы — почти такие же, как несколько дней назад, но или это лишь кажется, или и он чувствует то же отчаяние, что и я. Целует то тягуче-медленно, когда готова задохнуться от удовольствия на грани непереносимости, то отрывисто-жадно, когда кажется, что каждого прикосновения — мало. Я ощущаю, как пылает моя кожа под его губами, как тяжелеет низ живота от желания, чтобы он коснулся меня там. Я позволяю ему стянуть с себя джемпер, приподнимаясь над подушкой и снова падаю на кровать — обессиленная, с одной лишь потребностью — чтобы он целовал меня. Везде. Я хочу его — везде. Жадно, одержимо. Между нами все почти также, как пишут в книжках, которых я прочитала сотни. Почти — потому что чувствую все острее, чем могла бы вообразить.

Его руки робко, как-то несмело касаются моей груди, словно бы просят на то разрешения, и я выгибаюсь навстречу, давая понять, что доверяюсь ему полностью. Он медленно оттягивает чашечку лифчика и замирает, а я боюсь приоткрыть глаза и увидеть его реакцию. Грудь у меня небольшая, и сейчас я ощущаю, что в лицо бросается краска смущения. Что, если ему не нравится то, что он видит? Что, если не хочет меня больше?

Но мгновением позже чувствую, как чуть подрагивающие пальцы касаются моего соска, а затем на нем смыкаются Димины губы. Это настолько неожиданно и вместе с тем — остро и желанно, что по телу словно проходит разряд тока, вместе с которым все глупые мысли разом вылетают из головы. Остаются лишь ощущения — жадности, что поглощает меня, потому что мне так мало Димы; жара, что растекается по телу удушливой волной; а еще — его губ и языка, от движения которых я начинаю извиваться, чувствуя, как влажно становится между ног.

И он словно знает это. Его рука касается меня сквозь одежду, но мне этого недостаточно. Я хочу чувствовать его — на себе, в себе, без малейших препятствий. Поднимаю руки и пробираюсь ими под его одежду. Он резко выдыхает, когда мои ладони начинают скользить по его животу, а пальцы обрисовывают изгибы татуировок. Я берусь за края его свитера и тяну вверх, желая, чтобы он стал еще ближе. Дима замирает, прикрыв глаза, и между нами остается только дыхание — его прерывистое и мое — нетерпеливое. Мои руки опускаются на его спину, прижимая к себе и ласкающим движением проходятся по позвоночнику. И тут вдруг случается неожиданное.

Черты лица Романова искажаются, он стискивает зубы с такой силой, что отчетливо обозначаются скулы, а с его губ срывается что-то, похожее на рычание. Я с испугом отдергиваю руки и смотрю на то, как в Диме словно бы происходит какая-то внутренняя борьба, мучительная настолько, что я вижу, как подрагивают от напряжения мускулы на его руках. Проходит несколько жутких мгновений, прежде чем Романов со стоном откатывается на другую половину кровати.

Я лежу, боясь пошевелиться, с ужасным осознанием, что испортила все, только не понимаю, чем именно. Неожиданно приходит понимание, что с самого начала наши отношения с Димой — это своего рода прогулка по минному полю, где никогда не знаешь, в какой момент подорвешься. Вот и сейчас происходит то же — одна моя ошибка и все кончено. И во мне вдруг появляется страх перед каждым последующим словом и движением.