У меня нет крэка. Нет ни капли.
Я отступаю.
У меня нет ничего, нет ничего, не забирай у меня мой крэк, не трогай его.
Я выхожу из комнаты.
У меня ничего нет, слышишь, ублюдок, для тебя ничего нет, грязная белая свинья.
Обратно тем же путем. Примерно на полпути к лестнице опять начинается крик – кто там, твою мать, кто там, черт возьми. Я не обращаю внимания. Кто там, твою мать, кто там, черт возьми.
Прохожу в другую комнату. Сквозь крик слышатся другие звуки. Шипение, хриплый смех, скрип половиц, вдохи и выдохи. Распахиваю дверь. Трое женщин и мужчина сидят на полу в центре комнаты. Пустые глаза широко раскрыты. Одна женщина дышит через пайп. Затягивается так глубоко, что щеки западают. Закончив, передает пайп соседке, та берет, подносит к его концу горелку, вдыхает. Я ничего не говорю им, они мне. Лишь бы только подальше от этого пайпа, за который я готов душу продать. Закрывая за собой дверь, слышу хихиканье. Выхожу в коридор, иду дальше. Становится тихо. Крики прекращаются. Единственный звук – шорох моих шагов по старым доскам, мятым газетам и осколкам стекла. Заглядываю во все комнаты, но в них никого.
Борюсь с желанием вернуться за крэком, это желание крепнет с каждой секундой. Из дальнего конца коридора слышен мужской голос, он повторяет – да, детка, соси, детка, соси этот большой толстый член. Сквозь его слова пробивается ритмичное хлюпанье. Ярость разгорается в полную силу, но я напоминаю себе – я здесь, чтобы спасти Лилли. Я здесь, чтобы найти ее и увести. Найти и увести. Как можно скорее, черт подери.
Дойдя до конца коридора, останавливаюсь перед дверью. Из-за нее доносится – да, маленькая шлюшка, вот так, вот так, проглоти его целиком, маленькая шлюшка. Открываю дверь, вхожу в комнату, она там, стоит на коленях, лицом уткнулась старику между ног. Рядом с ней на полу пайп и горелка.
Он видит меня, говорит – что такое, черт возьми, она поднимает лицо, задыхается. В глазах у нее дикий голод, совершенное безумие, ужасный стыд и полная одержимость крэком. Она шарахается прочь от старика, чьи брюки спущены до лодыжек, он визжит мне – что ты, черт возьми, делаешь тут. Я не обращаю на него внимания, подхожу к ней, я здесь ради нее. Он тянется за бутылкой, я замечаю это краем глаза, останавливаюсь, разворачиваюсь, делаю шаг к нему. Он на расстоянии удара, и у него в руке бутылка. Я с размаху бью его по щеке. Он ошарашен, я подхожу ближе. Он вжимается в стену, я смотрю на него.
Я не собираюсь бить тебя.
Он смотрит на меня, вытаращив глаза. Боится.
Собирайся и вали отсюда.
Он начинает натягивать брюки, озираясь кругом. Я снова поворачиваюсь к Лилли, которая схватила пакет крэка, пайп и отползает в угол. Я машу ей рукой.
Пойдем отсюда, Лилли.
Она ползет в угол и отрицательно трясет головой.
Пойдем, Лилли. Нам нужно домой.
Она сидит в углу, вцепившись в свое богатство. Отрицательно трясет головой.
Брось это дерьмо и пойдем домой.
Она сжимает пакет, трясет головой, глаза бессмысленные, она далеко. Она говорит.
Не пойду.
Я подхожу к ней ближе.
Пойдем.
Слышу за спиной шаги старика. Она трясет головой.
Отстань от меня, уходи.
Я не уйду без тебя.
Она визжит.
Вали отсюда на хер.
Подхожу еще ближе.
Нет.
Она глубже забивается в угол, крепче сжимает пакет и пайп.
Вали отсюда на хер.
Подхожу к ней, наклоняюсь, кладу руки ей на плечи. Она отбивается, отталкивает меня, сопротивляется. Я крепко держу ее, поднимаю с пола, тащу за собой.
Идем.
Она кричит, рычит, вырывается, дерется. Я понимаю, это не она борется со мной, это чертов крэк. Я знаю, если наберусь терпения, то одолею его.
Идем. Нам нужно домой.
Она пытается ударить меня.
Ты можешь драться сколько угодно, но мы поедем домой.
Она бьет все сильнее и сильнее.
Я повышаю голос.
Хватит драться, черт подери. Мы едем домой.
Последняя вспышка злости, страха, последняя серия ударов, и она смиряется, идет за мной, спотыкаясь. Пайп и пакет падают, ударяются об пол. Меня так и подмывает подобрать их, желание настолько сильное, что еле терплю. Обнимаю Лилли и терплю, пока оно не проходит. Главное, держись.
Она начинает плакать на моем плече, всхлипывает. Она сдалась, наркотик тоже сдался, выжидаю еще минуту, чтобы убедиться в своей победе. Поворачиваюсь к двери, вывожу в коридор. Мы идем к лестнице. Возобновляются вопли привидения и хихиканье. Я держу Лилли, она плачет, мы спускаемся по лестнице медленно, осторожно, если я отпущу ее, она упадет. Она сломлена, растеряна, под кайфом, не понимает, что происходит. Если я отпущу ее, она упадет.
Мы спускаемся в подвал, идем сквозь вонищу, выходим на улицу, в ночь. Обходим вокруг здания. Фургон стоит у фасада.
Хэнк выходит, идет навстречу нам.
Она в порядке?
Нет.
Он открывает дверь.
Ничего, мы быстро домчимся.
Я усаживаю ее.
Спасибо тебе.
Он закрывает дверь. Я сажусь, обнимаю Лилли, она плачет у меня на плече.
Линкольн оглядывается, смотрит на нас.
Крэк?
Да.
Он кивает, больше ничего не говорит, отворачивается. Хэнк открывает свою дверь, садится за руль, и мы отъезжаем от заброшенного дома. Хэнк разгоняется до предела, в рамках дозволенного, конечно. У Лилли начинается отходняк. Она дрожит, покрывается испариной, то теряет сознание, то приходит в сознание. Когда она в сознании, глаза широко раскрыты, в них тревога. Она не может ни на чем сосредоточить взгляд, мигает, мигает без остановки, лицо искажается. Она что-то бормочет про свой пакет с крэком, про огонь, про человека из Атланты, который придет за ней. Если не бормочет, то плачет. В бессознательном состоянии она стонет и дергается, как будто по телу пробегают слабые разряды тока. Ноги дрожат и вытягиваются, руки сводит судорогой, она сжимает мою рубашку так сильно, что того и гляди порвет. Иногда она выкрикивает разные непотребства, словно у нее синдром Туретта, вроде – трахнуть тебя, ублюдок, эта чертова сука, на хер твою мать. Я сижу, держу ее. Разговариваю с ней, хотя знаю, что она не слышит. Даже придя в сознание, она ничего не понимает, кроме того, что был кайф – и больше нет. Отходняк продолжается. Я держу ее. Я просто хочу вернуть ее.
Мы съезжаем с автострады на дорогу, которая ведет к клинике. Тут у Лилли проскакивает проблеск понимания, она осознает, где мы находимся. Вцепляется в мою руку, ее ногти впиваются мне в кожу, она смотрит в мои глаза, ее глаза наполняются страхом, и впервые за всю дорогу она говорит нечто осмысленное.