Шутка вызвала дружный смех, глаза у всех заблестели, и не только от вина. Как все мужики, солдаты любили послушать про это.
— Не пойму я этих баб! Со зрячим-то все они не прочь, а как со слепцом — так ни за какие коврижки. Кроме глаз-то остальное ведь всё при нём!
Проль опять же не терял времени даром: усы сплошь покрыла пивная пена. Дождался и своего часа:
— Одну деваху полмили гнали по полю и всё ж таки настигли — по звуку шагов. Ей бы, дурной, остановиться, затаиться, да от страха совсем головы лишилась. А может, и это бы ей не помогло. Дыхалку она, бегаючи, сбила напрочь: нашли бы по вдохам и выдохам. Знал я одного такого слухача, с пустыми глазницами, естественно. Так вот он в погребе или на сеновале мышей на слух ловил! Птичка под застреху на чердак залетит — и ей каюк. Куда там кошке любой! Раз и она уже растёрта в труху в кулаке — даже пискнуть не успевает.
— И на черта они ему сдались? — со смешком перебил кто-то.
Проль, сразу не ответив, оценивающе бросил взгляд на мрачного ландскнехта, сидевшего напротив: чавкающего баранью лопатку, явно случайно затесавшегося в их компанию и слушающего вполуха.
— Он их жрал. Живьём. — Чётко, громко, с расстановкой, казалось, для одного только этого солдата, произнёс Проль и добавил скороговоркой, пыряя под стол: — С кишками, шкурой, хвостом и всем дерьмом.
Мощный фонтан рвоты ударил в то место, где он только что сидел. Громко и злобно заорал солдат, стоявший за Пролем и принявший всё на себя. Виновника уже волтузили головой о его миску, а когда та обратилась в черепки, то и прямо об стол, как нашкодившего котёнка.
— Вышвырните эту неженку вон, только сильно больше не бейте по голове, а то и гадить начнёт где попало, — появившийся из-под стола, ровно чёртик из табакерки, Проль стал невозмутимо вытирать запачканные руки шляпой виновника проишествия, затем, не глядя, передал её назад. — На, утрись, да не забудь имущество хозяину вернуть.
— Я счас сам полную шляпу в отместку нарыгаю да ему на голову нахлобучу! — заорал клокочущий от возмущения солдат в залитом кафтане.
— Переменить бы стол надобно.
— Ты думаешь, в этой забегаловке найдётся что почище?
— И стол надо менять, и тему разговора тож, — заворчал Ганс. — Ты ж вроде про сладенькое начал: как нищие деваху оприходовали по кругу. А закончил про такое, что внутренности выворачивает.
— Давай, давай про девку! Завалили её в конце концов?
— А скажи, как они без глаз да попали куда надобно? — прогнусавил какой-то безусый прыщеватый чужой юнец, привлечённый разговором.
Глупейший вопрос сей вызвал дружный похабный гогот.
— Четверть от пупа меряй, молокосос. И никогда не ошибёшься — попадёшь прямо туды, куды тебе надобно! — заорал добрый десяток глоток.
— Свечку с собой прихватывай, когда к срамным девкам топаешь!
— Свечка тебе и другую службу сослужит, если обессилишь ненароком!
— Да смотри, свечку перед этим загаси, а то оставишь любезную без руна!
И много ещё чего порекомендовали столь некстати встрявшему сопляку, так что он, вконец стушевавшись, покраснел, явно готовясь зареветь. И вдруг рванул что есть мочи прочь из пивной — от стыда подальше. Кто-то не растерялся, вовремя подставил ножку, и окончательно ему убраться пришлось на карачках, под дружный смех и улюлюканье.
— Встречаются же такие олухи! — Михелю даже слёзы, выступившие от смеха, пришлось смахивать.
А народ не унимался:
— Он ведь помчался пробовать, как оно получится!
— Эй, пальцы-то поширьше расставляй!
— Глаза себе не забудь завязать для верности!
— Слепого в поводыри возьми — он тебе лихо покажет: и направит, и вставит! За тебя!
Тотчас, под горячую руку, посыпались байки. О том, как слепой и одноглазый ходили по бабам через густой, сучковатый лес. Про слугу, который неправильно освещал ложе любовных утех своего господина: так, что им пришлось в конце концов поменяться местами. И прочие шванки
[91] — перлы народного остроумия, старые как мир, но солдаты, в том числе и сами рассказчики, ржали, будто впервой слышали. Однако все почтительно смолкли, когда рот снова открыл Проль:
— Я, кстати, той девкой тож попользовался. Вклинился вне очереди — и по-быстрому. Ей уже всё едино было, а эти как-то проморгали, — Проль сам же первый оценил свою шутку. — Вы бы видели их дубовые рожи, когда они начали соображать да подсчитывать: был ли десятый, не было ль его?! И такой вдруг, поверите, их страх обуял суеверный, что кинулись эти несчастные бежать кто куда, насилу потом собрались в кучу.
— Уж конечно, их же вечная тьма окружает, а во тьме всегда полно чудовищ, — веско уронил кто-то.
Михель удивлённо оглянулся: это Ганс говорил. Смирный такой, задумчивый, на себя непохожий. На мгновение их разудалую компанию, посреди шума, хохота и визга, тенью крылатой тишина накрыла. Словно та самая, многократно поминаемая тьма из глаз несчастных слепцов вязко залепила ухмылявшиеся рты. Слышно только было, как пиво шумно перетекает из глиняной кружки в широко разинутую пасть Проля и далее — в уёмистую утробу. Его, казалось, ничто не брало — ни хмель, ни тревоги, ни волнения.
«А Гюнтер-то наш всё ж получше тебя, говоруна записного, будет», — подумал вдруг Михель, едва сдерживая желание садануть кулаком по спине — чтобы пиво обратно пошло.
Проль смачно рыгнул, разом вернув в мир звуки, голоса, шум, галдёж и всё, что отличает живого человека от мертвяка.
— Надоело сиднем сидеть да вонь кабацкую нюхать! Пойдёмте, ноги разомнём. Да покажу кой-чего, раз уж взялся вас сегодня потешить. Я тут недалече любопытный экземпляр рода людского заприметил. Тоже, кстати, безглазого. А сюда вернуться завсегда успеем. Надеюсь, пивко в бочках до нашего возвращения не скиснет.
— Пойдём, только сначала дорасскажи, как выпутался из передряги той? Дюже интересно, да и раз уж завёл — веди до конца.
— Как, как... Вот так и очутился вдруг посреди их компании. И стоял, ни жив ни мёртв, стараясь ни пёрнуть, ни вздохнуть, а более всего ни засмеяться. Сам себя уж проклял, что в такую штуку влез, а как вылезти — не ведаю. Слепые-то вооружились махом. У каждого что-то, да сыскалось: дубинка, нож... А один гаврик даже пистолет из своих лохмотьев добыл. Я полагаю, на звук он бы не промахнулся: влепил бы пулю точно промеж глаз, и поминай как звали. В этой тишине, навроде могильной, только вороньим граем нарушаемой, девка молча поднялась, собрала, как могла, одёжку разодранную, да и побрела себе, сама ровно слепая, дороги не выбирая. Из этих молодчиков, что по-собачьи ушами стригли, во все стороны оборачиваясь, никто и не вздрогнул — их такая добыча уже не занимала. Так что я своей глупостью спас ведь девчонку. Слышал, что они между собою талдычили: мол, надо её на верёвку, да язык укоротить, чтобы ничего никому рассказать не могла. Поводырём сделать общим, ну и утехой, само собой разумеется, тож общей. Таскать за собой, пока не надоест или пока сменка новая не подвернётся случаем. Хорошо задумали, да тут я их незримо перепугал и картишки спутал. Только и буркнул ей кто-то вслед: проваливай, мол, по-быстрому, шлюха позорная. На что она им и ответствовала: «Ещё утром в честных девицах хаживала, пока вас, чёртово отродье, на беду не встретила».