И действительно, какой может быть сон, если послезавтра штурм! Последний, решающий. Ведь так сказал султан. Так кричали глашатаи. И значит пришёл конец многодневной осаде и унынию, охватившему было войско.
Словно в подтверждение султанских слов с самого утра торопились к городскому рву многие сотни рабочих с брёвнами, камнями и корзинами, полными земли, весело стучали молотками оружейники, и на кругах точильщиков безостановочно сыпали искрами всё новые и новые клинки. И наконец снова заговорили, стали стрелять по городу, уже как три дня молчавшие пушки. После полудня рявкнула даже самая большая из них, установленная напротив главных городских ворот, и грохот от неё был настолько силён, что многие из людей Догана от ужаса попадали на землю и закрыли руками уши. Поистине велик Аллах, вдохновивший человека сотворить такое!
А на следующее утро случилось ещё одно не менее знаменательное событие: сам молодой султан — красногубый, крючконосый, взволнованный не меньше воинов — самолично объехал огромный лагерь и из-за плотной толпы телохранителей прокричал, багровея и выпучивая красивые глаза свои, что по обычаю ислама город будет отдан борцам за веру на полное разграбление в течение трёх дней. Он клялся бессмертным Аллахом и его пророком, четырьмя тысячами пророков, душой своего отца и жизнью детей, что вся добыча, захваченная в городе, будет справедливо распределена между воинами...
И слова его падали в толпу и расходились по всему войску всё более нарастающими волнами восторга и ликования. Эти слова в течение всего дня повторяли глашатаи, они передавались из уст в уста, и до глубокой ночи над взбудораженным, полном огней и движения лагерем гремело: "Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его!"
И тихо было в окутанном ночным мраком Великом городе...
20
Весь последующий день прошёл в приготовлениях. Мимо людей Догана с самого утра снова сновали рабочие. В этот раз помимо земли и брёвен они тащили к городу большие сколоченные из досок и обтянутые войлоком щиты, осадные лестницы и оружие. Оружие они складывали в кучи около рва, там же устанавливали щиты и оставляли лестницы.
А когда солнце стало клониться к закату, вдруг призывно взвыли трубы и закричали, завертелись юлой командиры, поднимая своих людей. Вскоре весь огромный лагерь пришёл в движение.
— Кажется, начинается, — весело оскалился Доган. — Вставайте, головорезы, послужим султану. А ты держись рядом со мной, Бозкурт...
Но большие дела не творятся быстро: пока выходили на указанные башибузукам исходные перед штурмом позиции, пока ждали, когда подойдут остальные отряды, совсем стемнело. Небо затянуло тяжёлыми дождевыми тучами, и первые холодные капли упали на выстроившихся перед городом людей. С каждой минутой дождь всё усиливался, пока не превратился в настоящий ливень.
Все с нетерпением ждали сигнала к началу штурма, но его почему-то всё не было, и напряжение стало сменяться апатией, потихоньку смолкали лихие, раззадоривающие душу речи, пока, наконец, не наступило тягостное молчание. Большинство опустилось на корточки — привычную позу ожидания восточного человека, в которой он может просидеть хоть целый день — и прикрылось от дождя щитами, сразу же звеневшими монотонной барабанной дробью.
В отряде Догана остались стоять только двое: сам предводитель и Януш.
— Боишься? — спросил вдруг Доган, облизывая мокрые губы, и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Чего бояться, ведь всё уже решено за нас. Если суждено погибнуть сегодня, то погибнешь, как не вертись ужом. И вообще лучше раз рискнуть жизнью и в случае удачи жить как бей, чем всю жизнь пасти чужих овец...
Януш промолчал. Вода стекала по его лицу и спине, хлюпала в сапогах, он весь продрог и хотел сейчас только одного: чтобы быстрее начался штурм...
Доган тем временем распутал свой промокший тюрбан, явив небу коротко остриженную голову с уже наметившейся лысиной, и, хорошенько отжав длинную потемневшую от воды ткань, стал снова ловко наматывать её, приговаривая:
— Какой дождь, однако, какой дождь... Интересно небо сегодня за нас или за них?
Он кивнул в сторону городской стены, на которой не было видно ни огонька.
Януш хотел уже дежурно ответить, что, мол, на всё воля Всевышнего, но тут в тылу раздался шум от множества бегущих ног, и из пелены дождя, отрезая башибузуков от лагеря, выскочили и стали быстро развёртываться в линию отряды военной полиции. В руках у них были плётки и деревянные дубинки.
— Понял, брат, — ухмыльнулся Доган. — У нас теперь только одна дорога вперёд или... (тут, сощурившись, он задрал голову к небу). А победитель получит город. Султан даст нам три дня. Слышишь?! Целых три дня!
Чавуши ещё не успели построиться, как вдруг загрохотали, осветившись адовым пламенем, чернеющие во мраке пушки — ещё утром их подтащили поближе к городу и установили на специальные деревянные помосты. Было видно, как подле прыгающих, изрыгающих огонь и дым чудовищ суетятся маленькие фигурки пушкарей. От страшного грохота задрожала земля, и эта дрожь, отдавшись в ногах тут же вскочивших и изготовившихся к штурму башибузуков, стремительно ушла к городу.
Вскочили, сгрудились вокруг главаря и люди Догана. В этот момент огромное ядро, с тяжким гулом прочертив небо над их головами, ударило чуть пониже зубцов темнеющей впереди башни. Брызнули в разные стороны камни, и часть башни вначале медленно, а потом всё быстрее низвергнулась вниз...
— А-ааа-алла! — восторженно закричали тысячи лужёных глоток, и тысячи щитов загрохотали под ударами сабельных рукояток и клинков.
Едва смолкли пушки, как влажно застучали по земле лошадиные копыта — всадник в остроконечном шлеме и мокром облепившем доспехи плаще промчался вдоль строя башибузуков с зычным криком:
— Сыны ислама, время настало! Город — ваш! Илери! — и взметнул к небу тускло блеснувший клинок.
— Илери! — отозвалась, кажется, вся суша от пролива до моря, и масса засидевшихся, озябших людей что было сил рванула вперёд. Словно подгоняя их загудели за спиной барабаны, пронзительно завыли флейты.
— Илери! Вперёд! Илери! А-ааа! Аллах Акбар! Алла... — кричало тысячи ртов и тысячи чёрных теней в мгновение ока прихлынули к городским стенам. В этот момент где-то совсем близко в городе ударил колокол.
— Бо-о-м! Б-о-м! — тревожный, будоражащий душу звон поплыл в сторону Золотого Рога, и в ответ тут же отозвались другие большие и малые колокола по всему городу. На безлюдных до сих пор стенах замелькали тени и факелы.
Штурм начался. Последний, решающий штурм, как сказал накануне султан.
Вооружённые луками и аркебузами башибузуки непрерывно стреляли по защитникам города, давая возможность своим товарищам перебросить через почти уже засыпанный ров палисады и вплотную подобраться к стенам с осадными лестницами.
Защитники отвечали не так кучно, но почти каждая их пуля или стрела находили свою цель. Подобно небесной каре, внезапно вырывались они из пронизанного дождём мрака и беспощадно били в шеи, в лица, в незащищённые доспехами тела. Закалённые константинопольскими оружейниками наконечники пронзали людей насквозь.