Мы трепетали, думая о нем,
И кляли черствый хлеб, и спину гнули,
А Ричард Кори тихим летним днем,
Придя домой, отправил в сердце пулю
[442].
Тщетность стремлений привела не одну темную душу к отрицанию возможности счастья. По словам телеведущего Оскара Леванта, «счастье – это не что-то, что с вами случилось, а что-то, что вы запомнили». Фрейд говорил, что цель психотерапии – «преобразовать истерическое страдание в обычное человеческое несчастье». Один мой коллега, консультировавшийся со мной по электронной почте по поводу одного проблемного студента, написал: «Иногда мне хочется стать молодым, но потом я вспоминаю, что это тоже было не очень-то здорово».
Но здесь ворчуны правы лишь частично. Люди действительно привыкают чувствовать себя одинаково в поразительно разных условиях жизни, как плохих, так и хороших. Но отправная точка, к которой в среднем приспосабливаются люди, – не несчастье, а удовлетворение. (Если говорить точнее, отправная точка у каждого человека своя, во многом она зависит от наследственности.) Психологи Дэвид Майерс и Эд Динер обнаружили, что около 80 % жителей индустриально развитых стран, по данным опросов, утверждают, что они по крайней мере «в достаточной степени удовлетворены жизнью», а около 30 % заявляют, что они «очень довольны». (Насколько мы можем судить, эти ответы искренни.) И это соотношение одинаково для людей всех возрастов, обоих полов, для черных и белых и оставалось таковым на протяжение сорока лет экономического роста. Как отмечают Майерс и Динер, «по сравнению с 1957 годом, количество машин на человека в Америке увеличилось вдвое – прибавьте к этому микроволновые печи, цветные телевизоры, видеомагнитофоны, кондиционеры, автоответчики, а также новые фирменные кроссовки на общую сумму 12 млрд долларов в год. Так что же, американцы стали счастливее, чем они были в 1957 году? Нет, не стали».
В индустриально развитой стране за деньги можно купить лишь немного счастья: соотношение между богатством и удовлетворением есть, но оно незначительно. Человек, выигравший в лотерею, после того как пройдет первоначальная эйфория, возвращается к своему прежнему эмоциональному состоянию. С другой стороны, то же самое можно сказать и о людях, перенесших тяжелые события: парализованных или переживших холокост.
Эти результаты не совсем противоречат словам певицы Софи Такер, которая сказала: «Я была бедной и была богатой. Второе лучше». В Индии и Бангладеше богатство гораздо ближе ассоциируется со счастьем, чем на Западе. В двадцати четырех странах Западной Европы и Америки граждане тем счастливее, чем больше составляет валовый внутренний продукт на душу населения. Майерс и Динер отмечают, что богатство – как здоровье: когда его нет, человек несчастен, но когда оно есть, это еще не гарантирует счастья
[443].
В трагедии счастья есть и третий акт. Отрицательных эмоций (страх, горе, беспокойство и т. д.) в два раза больше, чем положительных, а утрата ощущается более остро, чем эквивалентное ей приобретение. Известный теннисист Джимми Коннорс однажды так сказал об этой особенности человека: «Я ненавижу проигрывать больше, чем я люблю выигрывать». Эта асимметрия подтверждается лабораторными экспериментами. Они показывают, что люди готовы больше поставить на кон, чтобы избежать неудачи, чем чтобы получить вероятную выгоду, а также что ухудшение настроения людей, когда они представляют неудачу в жизни (например, в оценках или в отношениях с противоположным полом), гораздо более значительно, чем его улучшение, когда они представляют эквивалентный ей успех. Психолог Тимоти Кетелаар отмечает, что счастье позволяет отслеживать влияние ресурсов на биологическую приспособленность. Когда положение вещей улучшается, увеличение приспособленности характеризуется убывающей отдачей: чем больше еды, тем лучше, но только до определенного уровня. С другой стороны, когда положение ухудшается, снижение биологической приспособленности может привести к тому, что вы сойдете с дистанции: если у вас не будет достаточно пищи, вы попросту умрете. Есть много способов бесконечно ухудшать положение (инфекция, голод, падение, нападение хищника и т. д.) и не так много способов бесконечно улучшать его. Это делает потенциальные неудачи заслуживающими гораздо большего внимания, чем удачи; в жизни гораздо больше вещей, которые делают нас несчастными, чем вещей, которые делают нас счастливыми
[444].
Дональд Кэмпбелл, один и первых психологов-эволюционистов, изучавших психологию удовольствия, сравнивал жизнь людей с «беговой дорожкой гедонизма», где увеличение благополучия в конечном итоге не делает нас счастливее
[445]. Вообще результаты исследования, посвященного теме счастья, нередко звучат как проповедь о традиционных ценностях. Числа показывают, что счастливыми бывают не богатые, привилегированные, здоровые или хорошо выглядящие люди, а те, у кого есть супруг, друзья, вера и стимулирующая, содержательная работа. Возможно, эти данные преувеличены, потому что это данные по среднестатистическому, а не конкретному человеку и потому что причину сложно отделить от следствия: если человек женат, это может сделать его счастливым, но если человек счастлив, это может помочь ему жениться и сохранить брак. Тем не менее слова, которыми Кэмпбелл подытожил свое исследование, звучат как эхо истины, которую мудрецы твердили веками: «Непосредственное стремление к счастью – рецепт несчастливой жизни».
Пение сирен
Когда мы говорим о ком-то, что им руководит не разум, а чувства, мы часто имеем в виду, что этот человек жертвует долгосрочными интересами ради удовлетворения краткосрочных: например, теряет самообладание, уступает соблазну, тратит всю зарплату за один день, сбегает с приема у дантиста. Что же заставляет нас вести себя столь недальновидно?
Способность отложить получение награды называется самоконтролем или отсроченным вознаграждением. Социологи часто расценивают это как признак высокого интеллекта, способность предвидеть будущее и планировать свои действия соответственно. Вместе с тем игнорирование будущего, как его называют экономисты, представляет собой элемент логики выбора для любого деятеля, живущего дольше одного мгновения. Выбор в пользу быстрой награды вместо отсроченной нередко является рациональной стратегией.
Что лучше, доллар сейчас или доллар через год? (Если предположить, что инфляции нет.) Вы скажете, доллар сейчас, потому что можно инвестировать его и через год получить больше, чем один доллар. Увы, это объяснение представляет собой порочный круг: проценты существуют для того, чтобы заплатить людям за то, чтобы они отказались от доллара, который они предпочли бы получить сейчас, а не через год. Тем не менее экономисты отмечают, что даже если объяснение некорректно, сам по себе ответ верен: сейчас действительно лучше. Во-первых, доллар, полученный сейчас, будет доступен вам, если у вас возникнет настоятельная необходимость воспользоваться им раньше, чем через год. Во-вторых, если вы откажетесь от доллара сейчас, у вас не будет гарантий, что вы получите его назад через год. В-третьих, за этот год вы можете умереть и так и не получите возможность воспользоваться им. Следовательно, разумно игнорировать будущее: потребить ресурс сейчас, если только его инвестирование не принесет достаточно высокой прибыли. Процентная ставка, которой вы будете требовать, зависит от того, насколько вы в данный момент нуждаетесь в деньгах, насколько велика вероятность того, что вы получите их обратно, и как долго вы надеетесь прожить.