У нее это почти получилось — скоро войне конец. Еще чуть-чуть, и будем дома.
Видимо, в глазах ее промелькнуло отчаяние, потому Лили почти прозрачной ладонью накрыла ее изуродованные пальцы.
— Побереги себя, маргаритка. Без меня будет некому вытащить тебя из беды…
— Не говори так! — Эва испуганно задохнулась и сжала ее руку. Она не потеряет Лили из-за какого-то гнойника. Уж тем более сейчас, когда близок конец мучениям. — Всего-то и надо — сделать надрез и откачать гной. Ты поправишься!
— Вот только немцы не заинтересованы в моем выздоровлении, малышка, — спокойно сказала Лили.
Эва чуть не расплакалась. Тут не поспоришь: тюремное начальство не скрывало, что яро ненавидит эту баламутку.
— Наверное, зря ты устроила забастовку и…
И что еще? Зря не покорилась с первого дня? Зря замышляла побег, зря шутками-прибаутками поддерживала дух заключенных? Будь Лили из тех, кто не высовывается, она бы не создала лучшую шпионскую сеть.
— Все будет хорошо, — упрямо повторила Эва.
Она хотела еще что-то сказать, но в изолятор вошли два санитара.
— Подъем, Беттиньи. Врач ждет.
У Лили не было сил встать самой. Эва помогла ей подняться и оправила ее неказистую серую робу.
— Какой ужас! — скривилась Лили. — Все бы отдала за розовый шелк!
— И сомнительную шляпу? — сумела пошутить Эва.
— Я бы удовольствовалась сомнительным мылом. Волосы — прям пакля.
— Лили… — У Эвы перехватило горло.
— Помолись за меня, пока я там. — Лили кивнула в коридор, в конце которого была операционная. — Мне это нужно. Я написала андерлехтской аббатисе, но твоя молитва, Эвелин Гардинер, мне стократ дороже.
Впервые она назвала Эву ее настоящим именем. Даже после суда они пользовались привычными агентурными кличками.
— Я не смогу молиться, — прошептала Эва. — Я больше не верю в бога.
— Но я-то верю. — Лили поцеловала зажатые в руке четки.
— Хорошо, я помолюсь, — кивнула Эва. — Скоро увидимся. Непременно.
Санитары подхватили Лили под руки и потащили в коридор. Эва шла следом. Выглянула медсестра из операционной, где мелькнул врач, куривший сигарету. Никакой суеты. Никто не стерилизовал инструменты, не готовил хлороформ…
Эву обуял страх. Лили, не ходи туда…
Донесся голос ее подруги, читавшей молитву:
— Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей…
В коридоре столпились женщины, украдкой пробравшиеся в изолятор. Бросая встревоженные взгляды на королеву шпионажа, Луиза Тюлье, принцесса де Круа, Виолетта и другие цветы зла шепотом за нее молились. Санитары прибавили шаг, голос Лили угас. На секунду показалось, что силы покинули ее окончательно — сейчас она разрыдается, рухнет на пол, и ее волоком доставят на операционный стол.
Нет. Лили выпрямилась, вскинула подбородок и бросила знакомый озорной взгляд на подруг. В тусклом свете ее кое-как уложенные волосы напоминали корону.
— Друзья мои… я вас люблю… — тихо проговорила Лили по-французски и, поравнявшись с Виолеттой, вложила ей в дрожащие руки свои четки.
Меж здоровенных санитаров она смотрелась легконогой беззаботной девочкой, плывущей по коридору. Сердце Эвы бухало, точно литавры. Лили…
Перед дверью операционной Лили обернулась и, шаловливо улыбнувшись, послала всем воздушный поцелуй. Эву качнуло, как от удара. Лили скрылась за дверью, из операционной донесся ее веселый ясный голос:
— Вы, как я понимаю, хирург? Не угостите даму хлороформом? Знаете, у меня был просто жуткий день.
У Эвы подогнулись ноги. Она все поняла.
— Обойдется, — сказала Луиза Тюлье. — Нашу Лили плевритом не свалишь…
— Ничто ее не возьмет…
Женщины друг друга успокаивали, но глаза их были полны тревоги.
— Через неделю, а то и раньше, поправится… — Виолетта так стиснула четки, что бусины врезались ей в ладонь.
Надзиратели всех выгнали, в изоляторе осталась только Эва, поскольку у нее подозревали тиф. Свернувшись на койке, она слушала стоны и сдавленные крики человека, которого оперируют без наркоза. Надежда иссякла, плачем не удавалось заглушить мученья Лили. К утру сил уже не осталось, Эва смолкла.
Смолкла и Лили.
Цитата из «Войны женщин» — воспоминаний о Луизе де Беттиньи, записанных Антуаном Редье со слов его жены Леони Ван-Гутт, агентурная кличка Виолетта Ламерон:
Она жила и умерла как боец.
Глава тридцать пятая
Чарли
Июнь 1947
Сердце мое ныло.
Я так надеялась, что королева шпионажа уцелела, что мы встретимся, и я увижу седую, но по-прежнему изящную и веселую женщину. Ужасно хотелось познакомиться с той, над кем годы не властны.
Желая выразить сочувствие, я посмотрела на Эву, сгорбившуюся на заднем сиденье. Но что тут скажешь после такого рассказа? Еще двадцать минут назад Финн съехал на обочину, и теперь все молчали, окруженные летней тишиной.
В безжалостном утреннем свете Эва выглядела неважно. Я потянулась к ее изуродованным рукам, но она снова заговорила:
— Ну вот. Теперь ты знаешь все. Отважная Лили умерла невообразимо страшной смертью. Из-за меня. Я ее подвела и не сумела выручить.
Нет, вы не виноваты! — вскипело во мне возражение. — Не надо так говорить! Но именно так она думала, и никакими словами не загасить ее ненависть к себе. Уж это я понимала. Я очень хотела помочь и собрать разбитое вдребезги, но тут уже ничего не поправишь.
Или поправишь?
Трясущейся рукой Эва отерла дрожащие губы.
— Езжай, шотландец, — прохрипела она. — Если стоять на обочине, в Гренобль вовек не доберешься.
Финн вырулил на дорогу, мы ехали в полном молчании, порожденном ужасным рассказом. Эва закрыла глаза. Финн смотрел прямо вперед и лишь изредка просил передать ему карту. Я обдумывала возникшую мысль.
Гренобль выглядел славно: уютные домики, симпатичные церквушки, неспешная гладь Драка и Изера в обрамлении далеких Альп, укрытых облачными шапками. Устроились в гостиницу. Финн занес вещи Эвы и вопросительно взглянул на меня.
— Мне нужно позвонить, — сказала я, направляясь к стойке портье.
Наверное, Финн решил, что я хочу связаться с родными, но звонила я не в Штаты. После долгих препирательств телефонистка соединила меня с антикварной лавкой в Рубе, название которой я, к счастью, запомнила.
— Алло?
Голос я узнала сразу, хоть слышала его только однажды. В памяти возникли бликующие стекла очков.