— Значит, поеду я.
— Ты еще ни разу не проходила через контрольный пункт одна. Пограничники стали очень дотошны, но я-то им уже примелькалась, а на заику они обратят внимание. Я должна быть рядом и уболтать их, если что. — Лили задумчиво покусывала губу. — Сообщение-то уж больно важное, иначе на неделю отложили бы поездку. Нам бы только проскочить сейчас, а уж в Турне раздобудем второй пропуск.
Эва глянула на угрюмых продрогших охранников на другой стороне улицы, от холода то ли озлобленных, то ли ко всему безразличных.
— Я думаю, проскочим.
— Я тоже на это надеюсь. Значит так, маргаритка: держи пропуск, вставай в очередь и не оборачивайся. Я буду через три человека от тебя.
После этого короткого инструктажа Эва сошла на мостовую, где кучка мальчишек, невзирая на промозглую погоду, затеяла игру в салочки. Прижимая узелок к груди, краем глаза она следила за Лили, которая ухватила мальчишку в зеленом шарфе и притянула к себе. Она что-то шепнула ему на ухо, вложила монетку в руку, и паренек отбежал в сторону. Лили встала в очередь. Эва вдруг так занервничала, что ее качнуло. Она приказала себе успокоиться.
Прозябший охранник трубно высморкался в большой носовой платок. Приняв подобострастный вид, Эва молча подала ему пропуск. Часовой скользнул взглядом по бумажке и махнул рукой — мол, проходи. Эва замешкалась, якобы пряча пропуск в сумочку, но на самом деле зажала его в ладони. В ту же секунду паренек в зеленом шарфе с разгону врезался в нее и повалился наземь. (На мальчишек часовые не обращали внимания, только изредка их шугали.)
— Чего ты тут разлегся! — Эва помогла пареньку подняться и, отряхивая его пальтишко, незаметно сунула пропуск ему в рукав. — Смотреть надо, куда несешься! — Собственный голос показался ей ужасно театральным.
Мальчишка отбежал и, сделав круг по площади (видимо, ему было наказано кидаться к цели не сразу), врезался в Лили, от которой получил новую порцию выволочки. Эва искоса наблюдала за ними и все равно не уследила, как ее напарница исхитрилась выудить пропуск. Однако та его предъявила, когда через пару минут подошла ее очередь.
Сердце Эвы опять застучало молотом. Охранник глянул на пропуск — неотличимую бумажку с печатью, но без фотографии. В жизни не определишь, что по этому пропуску уже кто-то прошел… Облегчение обрушилось волной, когда охранник снова высморкался и стал проверять следующего в очереди.
— Видала? — сказала Лили, переждав пронзительный вой паровозного гудка. — Тупицы безмозглые. Сунь им под нос любой квиток и шагай себе!
Эва от души рассмеялась.
— Да уж, ты во всем найдешь забаву!
— Пока что удается, — беспечно ответила Лили. — Как думаешь, в Турне у нас будет время купить дурацкие шляпы? Я хочу такую, из розового атласа…
Эва все еще похохатывала, когда это случилось. Позже она изводила себя вопросами: своим беззаботным смехом она привлекла к ним внимание? А что было делать? Ах, если бы…
Веселость ее унял резкий голос:
— Ваши документы, фройляйн!
Лили удивленно обернулась.
Их окликнул не простуженный часовой, но молодой гауптман в форме с иголочки. Взгляд его из-под козырька, ронявшего дождевые капли, был тверд и подозрителен. Эва отметила порез от бритья на его подбородке и белесые ресницы. Язык ее стал точно каменный. Сейчас он бы не выговорил даже одного слова, а не то чтобы застрекотать как пулемет Шоша, косивший солдат в окопах…
Заговорила Лили, легко и досадливо:
— Документы? Нас уже проверили.
Она кивнула на охранника.
— А теперь вас проверю я.
Офицер протянул руку.
Лили ощетинилась, изображая оскорбленную дамочку:
— Кто вы такой, чтобы…
Гауптман нахмурился:
— Предъявите паспорта.
Вот оно, — подумала Эва. Всепоглощающий ужас, охвативший ее, был сродни мертвецкому покою. Пропуска нет, тут уж не обманешь. Сейчас меня схватят. Сейчас схватят…
Лили подала пропуск офицеру. Пока тот разглядывал бумажку, Эва поймала взгляд подруги. Меня схватят, а ты уходи, — старалась она сказать глазами. — Уходи.
На миг лицо Лили осветилось озорной улыбкой.
— Пропуск не мой, — сказала она. — Я вот у нее стырила. Понял, дубина немецкая?
Глава двадцать пятая
Чарли
Май 1947
Она умерла.
Моего самого дорогого человека не было на свете.
Прожорливая война не насытилась, заграбастав моего брата. Эта гадина сожрала и Розу, нашпиговав ее пулями. Она отняла у меня ту, кого я любила, как родную сестру.
Не помню, сколько я так стояла на пятачке жухлой травы перед церковной стеной в оспинах пуль. Я смотрела на мадам Руффанш, и она казалась мне соляным столбом, в какой превратилась жена Лота, узревшая чудовищные картины. Рвавшийся из груди вопль застрял в моем горле и скреб его, точно ржавая бритва, обдирающая кожу. Но прежде чем я успела исторгнуть крик, Финн взял меня за плечи и сильно встряхнул. Я видела его как сквозь туман. Губы его шевелились, и я только догадывалась, что он говорит: «Чарли, голубушка…», но ничего не слышала. Меня словно контузило. В ушах стоял оглушительный звон.
Взгляд мадам Руффанш был безмятежен. Единственный свидетель, она заслужила благодарность потомков, бальзам на раны и медаль за отвагу. Но я не могла на нее смотреть. Она была с Розой в ее последний час, видела ее гибель. Почему она, а не я? Почему меня не было рядом с Розой, когда она оказалась лицом к лицу с фашистами? Почему меня не было рядом с Джеймсом, когда моя любовь могла помочь ему унять ярость и заглушить какофонию кошмарных воспоминаний? Я так любила их обоих и так безоговорочно их подвела. Теплым летним вечером я оставила брата одного, он сказал, что глотнет пивка, а сам глотнул пулю. Я думала искупить свою ошибку тем, что отыщу Розу, хотя в это никто уже не верил, но я ничего не искупила. В том прованском кафе я сказала Розе, что никогда не покину ее, но покинула. Я позволила океану и войне нас разлучить, и теперь она мертва. Я потеряла всех.
Неудачница, — безостановочно твердил противный голосок. Литания моей жизни. Неудачница.
Я взяла ладонь мадам Руффанш в свои руки и молча пожала — на иную благодарность меня не хватило. Потом развернулась и побежала вниз по склону. Уже на улице я упала, споткнувшись о разбитый цветочный горшок. Наверное, когда-то в нем цвела алая герань, посаженная домохозяйкой, которую убили десятого июня. Саднили ободранные ладони, но я встала и, шатаясь, побрела дальше. Слезы застили мне глаза, и лишь подойдя к машине, я поняла, что это не наша «лагонда», а брошенный «пежо», ржавеющий с тех пор, как расстреляли его хозяина. Я отшатнулась от этой ужасной, хоть и ни в чем не повинной машины и дико огляделась в поисках «лагонды». Вот тут Финн меня нагнал и прижал к себе. Зажмурившись, я уткнулась лицом в его грубую рубашку.