Я стиснула зубы. Мои родители давно решили, что военное лихолетье вычеркнуло Розу из числа живых, и, скорее всего, были правы, но…
— Мы не знаем наверняка.
Эва закатила глаза:
— Только не говори, что ты бы почувствовала, если б ее не было в живых.
— Можете не верить. Просто помогите.
— Чем? Я-то здесь каким б-боком?
— Последний запрос отец направил в Лондон — вдруг Роза перебралась сюда? Тут был отдел, занимавшийся поиском беженцев. — Я глубоко вдохнула. — Вы в нем работали.
— В сорок пятом и сорок шестом. — Эва плеснула виски в чашку. — В прошлое Рождество меня оттуда поперли.
— За что?
— Наверное, за то, что на работу приходила поддатая. Или за то, что начальницу обозвала «злобной старой мандой».
Я невольно поежилась, поскольку не привыкла к грязной брани, тем более из уст женщины.
— Вот так… — Эва погоняла виски в чашке. — Думаешь, папка с делом твоей кузины попала ко мне? Не п-помню. Говорю, на работе я часто была косая.
Пьющая женщина мне тоже была внове. Мать пила только херес, не больше двух рюмочек. У Эвы, глушившей виски как воду, уже заплетался язык. Наверное, причиной заикания была все-таки выпивка.
— У меня есть копия справки по Розе. — Я заторопилась, испугавшись, что безразличие, помноженное на виски, лишит меня внимания собеседницы окончательно. — Там стоит ваша подпись. Так я узнала ваше имя. Я позвонила в отдел, назвавшись вашей американской племянницей. Мне дали ваш адрес. Я хотела вам написать, но… (Как раз тогда в моем животе поселилась Маленькая Неурядица.) Может, вы вспомните еще какие-нибудь данные о Розе?
— Слушай, девочка, я не смогу тебе помочь.
— Хоть что-то! В сорок третьем она уехала из Парижа, следующей весной перебралась в Лимож. Вот что мы узнали от ее матери…
— Сказано же, я не сумею помочь.
— Вы обязаны! — Не помню, когда я вскочила на ноги. Отчаяние, сгустившееся в твердый комок, было гораздо ощутимее невесомой тени моего ребенка. — Должны помочь! Просто так я не уйду! — В жизни своей я ни на кого не кричала, но сейчас буквально орала: — Роза Фурнье, семнадцати лет, из Лиможа…
Эва тоже встала и, высясь каланчой, изуродованным пальцем ткнула меня в грудь.
— Не ори на меня в моем доме. — Голос ее был устрашающе тих.
— …сейчас ей двадцать один, она блондинка, красивая, веселая…
— Плевать я хотела, будь она самой Жанной д’Арк! Мне дела нет до вас обеих!
— …работала в ресторане «Лета», которым владел мсье Рене, и других сведений…
И вот тут с лицом Эвы что-то произошло. Ни одна жилка в нем не дрогнула, но что-то изменилось. Как будто на дне глубокого озера шевельнулось нечто, чуть-чуть взбаламутившее поверхность. Даже рябь не появилась, но ты знаешь — под водой что-то есть. В глазах Эвы вспыхнул огонек.
— Что? — Грудь моя вздымалась, словно я пробежала целую милю, щеки пылали, ребра изнемогали в тисках корсета.
— «Лета», — тихо проговорила Эва. — Знакомое название. Кто, г-говоришь, хозяин?
Я раскрыла баул и, откинув смену белья, передала ей два сложенных листка, которые достала из бокового кармашка.
Эва глянула на реквизиты в верхнем углу и свою подпись внизу листа.
— Тут ничего не сказано о ресторане.
— Я узнала о нем позже — посмотрите вторую страницу, там мои заметки. Я позвонила в отдел, надеясь поговорить с вами, но вас там уже не было. Я уговорила сотрудницу отыскать в картотеке оригинал документа, на основе которого составлялась справка. Вот тогда и появились название ресторана и имя хозяина, но без фамилии. Документ был в плачевном состоянии, оттого-то, наверное, не все его сведения вошли в справку. Но я подумала: раз вы ее подписали, значит, видели оригинал.
— Не видела. Иначе не подписала бы. — Эва рассматривала вторую страницу. — «Лета»… Я знаю этот ресторан.
Надежда резанула больнее злости.
— Откуда?
Эва налила себе виски, выпила залпом и, вновь наполнив чашку, уставилась в пустоту.
— Пошла вон.
— Но…
— Ладно, можешь переночевать, если тебе н-н-некуда идти. Но чтоб утром, америкашка, тебя здесь не было.
— Но вы что-то знаете…
Эва взяла со столика пистолет и шагнула к двери. Я ухватила ее за костлявую руку:
— Прошу вас!
Движение ее изувеченной лапы было молниеносным, и второй раз за вечер на меня уставился зрачок пистолетного дула. Я отпрянула, но Эва, сделав полшага, уперла ствол мне в переносицу. Твердый кружок холодил кожу.
— Чокнутая старая корова, — шепнула я.
— Верно, — проскрипела Эва. — И я тебя шлепну, если застану здесь утром.
Пошатываясь, она зашагала по голым половицам коридора.
Глава вторая
Эва
Май 1915
Лондон
Шанс, появившийся в жизни Эвы Гардинер, был облачен в твидовый костюм.
В тот день Эва опоздала на работу, но хозяин не заметил, что она проскользнула в дверь юридической конторы уже четверть десятого. Сэр Фрэнсис Голборо, вечно поглощенный газетным отчетом о скачках, вообще редко что замечал.
— Вот ваши папки, дорогуша, — сказал он, когда Эва вошла в его кабинет.
Рослая шатенка, обладательница нежной кожи, обманчиво наивных глаз и красивых изящных рук, Эва приняла стопку скоросшивателей.
— Хорошо, с-с-сэр. — Одолеть трудный звук лишь с двумя осечками было удачей.
— Да еще нужно перевести на французский и отпечатать письмо для капитана Кэмерона. — Сэр Фрэнсис обратился к долговязому военному, сидевшему напротив него: — Слышали бы вы, как она стрекочет по-лягушачьи! Мисс Гардинер — наша драгоценность. Наполовину француженка. Сам-то я ни слова не проквакаю.
— Я тоже. — Капитан улыбнулся, вертя в руках трубку. — Это выше моего разумения. Спасибо, что одолжили свою работницу, Фрэнсис.
— Пустяки, пустяки.
Разумеется, Эву никто не спросил, пустяки ли это. А зачем? Конторские девушки — вроде мебели: одушевленнее папоротников в кадках, но такие же бессловесные.
Тебе повезло, что у тебя есть работа, — напомнила себе Эва. Если б не война, должность в адвокатской конторе досталась бы какому-нибудь лощеному молодчику с отличными рекомендациями. Тебе повезло. И, надо сказать, крупно. Работа не бей лежачего: надписывай адреса на конвертах, сортируй бумаги, иногда отпечатай письмо на французском. В общем, жизнь удалась. Что касаемо поднадоевшей нехватки сахара, сливок и свежих фруктов, это, пожалуй, справедливая плата за безопасность в военное время. Ведь могла бы застрять в северной Франции, оккупированной немцами, и голодать. Да, Лондон живет в страхе, прохожие шарят глазами по небу, выглядывая вражеские дирижабли, но вот в родной Лотарингии, как сообщают газеты, море крови и горы трупов. Она же, слава богу, жива и здорова.