Стамбул Стамбул - читать онлайн книгу. Автор: Бурхан Сёнмез cтр.№ 22

Дядя Кюхейлан возражал Доктору, утверждая, что символы реальнее, чем сама реальность. В этом мире, куда человек попадает не по своей воле, он должен просто существовать, а не постигать свое существование. Гора без нас все равно остается горой, дерево – деревом. Но разве таков город? Разве таковы сталь, электричество, телефон? Человек, создающий из звуков музыку, а из цифр – математику, вместе с городом творит новую вселенную; отдаляется от природы внешней и приближается к своей собственной; верит не в холмы, а в бесконечные ряды крыш, не в реки, а в многолюдные проспекты, не в звезды, а в сияющие повсюду электрические огни.

А во что верил я – в звезды или в городские огни?

Месяц назад, скрываясь под чужим кровом в Хисарустю, я смотрел в окно и думал как раз об этом – пытался понять, где кончаются звезды и где начинаются городские огни. Оторвавшись от книги, смотрел на Млечный Путь, мечтал, а потом начинал сомневаться, что мерцающие точки, которые я вижу, это он и есть.

Первые несколько дней я жил в том доме не один, рядом была Ясемин. Ее настоящего имени я не знал, да и сам для нее был Юсуфом. Мы встретились с ней близ площади Таксим, в парке Гези, узнали друг друга по условным знакам: вокруг ее шеи был повязан зеленый платок, а я держал в руке спортивный журнал. Она выглядела старше меня лет на пять-шесть.

– Юсуф, – сказала Ясемин, когда мы добрались до дома, – нам предстоит провести здесь несколько дней. Соседи меня знают. Если будут спрашивать, скажем, что ты мой брат. Но все-таки лучше старайся не попадаться никому на глаза.

Дом этот был хибаркой-геджеконду ^[20] – одна комната и маленькая ванная у входа. Вместо кухни – печка в той же комнате, где мы жили.

Когда пришло время ложиться спать, мы по очереди переоделись в ванной и легли на две стоявшие у противоположных стен кушетки. Вскоре я проснулся от запаха зажженной спички и, приоткрыв глаза, увидел, что Ясемин сидит на подоконнике с сигаретой в руке.

– Не спится? – спросил я.

– Мы никак не можем связаться с одним нашим другом. Вчера он не пришел на две встречи. Я думаю о нем.

– Он знает про этот дом? – ляпнул я, не подумав.

– Есть только один адрес, который из него могли выбить, если поймали. Вчера ночью мы очистили ту квартиру. Про этот дом он не знает.

– Да я так просто спросил.

– Нет ничего плохого в том, что ты об этом подумал, Юсуф.

Я встал с кушетки, подошел к Ясемин, сел на стул по другую сторону стола и тоже закурил.

– Ясемин, – сказал я, стараясь не показывать, что нервничаю, – ты когда-нибудь попадала в тюрьму?

– Нет. А ты?

– Я тоже нет.

Дом стоял на склоне холма. Вниз уходили ряды геджеконду. Улица спускалась к самому морю, и ее огни смешивались с огнями проходящих по Босфору кораблей. Это было одно из самых красивых мест пролива – и вместо роскошных вилл и небоскребов здесь стояли крохотные геджеконду.

Мы заварили чай и просидели до самого утра. Говорили не о политике, а о книгах и о наших мечтах. Я завидовал тому, как много стихов знает Ясемин: на каждое сказанное мной слово она отвечала цитатой. «Море», – говорил я, и она шептала: «Свободный человек, любить ты будешь море!» ^[21] «Часы», – произносил я, и она откликалась: «Часы! Живет в вас бог, бесстрастный, беспощадный» ^[22], смеясь, словно первая ученица в классе. Свет мы выключили, и ее лицо озаряло мерцание уличного фонаря. Под утро, когда туманная дымка на горизонте начала окрашиваться красным, мы легли на свои кушетки и уснули, не обращая внимания на крики чаек и ворон.

В полдень Ясемин ушла из дома и вернулась, когда уже стемнело. С собой она принесла полную сумку продуктов.

– От нашего пропавшего товарища по-прежнему никаких известий, Юсуф. Завтра я уеду за город, вернусь самое позднее через три дня.

– А что делать мне?

– Я принесла тебе еды. Если не вернусь к вечеру третьего дня, уходи отсюда. И проследи, чтобы здесь не осталось никаких следов твоего пребывания.

Ясемин согрела воду и пошла в ванную мыться. Вышла она оттуда в пижаме. Я тем временем сидел за столом и пытался зашить разошедшийся шов на плече своего пиджака.

– Ты умеешь шить? – спросила Ясемин.

– Нет.

– Тогда оставь, я зашью. А у меня сломалась застежка на серьге, почини.

Я принял у нее янтарные серьги, сравнил их, чтобы понять, как мне починить застежку. Взял нож и осторожно, стараясь не поцарапать янтарь, начал работать. Ясемин подняла голову от моего пиджака.

– Ты любишь работать руками? – спросила она.

– Не очень. А ты?

– Я была портнихой. Люблю прикасаться к ткани, кроить ее. Свою пижаму и платье я сшила сама.

Я оглядел платье, висевшее на стене. Короткое, до колена, с поясом и широким вырезом. Цветочный орнамент сочетался по цвету с сережками.

– Встань-ка, примерь.

Я надел пиджак, развел руки в стороны, потом вытянул их вперед.

– Спасибо!

Ясемин поправила на мне помявшийся воротник.

– Времени у тебя будет много, так что погладь свой пиджак, пока меня не будет.

– Слушаюсь! – улыбнулся я.

– Это не приказ, а просьба.

Влажные волосы Ясемин пахли розами, и вся она была такая чистая и свежая после ванны. Она медленно отошла от меня. Сняла чайник с печки, налила в кружки чаю.

Она любила поговорить. Рассказала мне о бедном доме своего детства и мире, который видела из его маленького окошка. Снова откликалась на каждое мое слово строчкой стихов. Полила пеларгонии, которые росли на подоконнике в двух горшках. На одной цветки были свежие, яркие, на другой завяли. Ясемин сказала, что, когда вернется, польет и растения в садике у дома: мирабилис, олеандр и розы. За разговором ночь текла быстро, словно вода из треснувшей бутылки. Мы не заметили, как небо начало светлеть и исчезли звезды.

Проснулся я от шума дождя. Кушетка напротив была пуста. Ясемин ушла тихо, не стала меня будить.

Я сел на подоконник и закурил.

На улице разыгралась самая настоящая буря. Бушевал ветер. Ярилось море. День внезапно обернулся ночью. Мрачные тучи были словно нарисованы масляными красками на холсте. В Босфоре боролся с волнами корабль, который несло к берегу. Волны подбрасывали и раскачивали его из стороны в сторону. Отчаянно ревела сирена, но ее голос тонул в шуме дождя, завываниях ветра и грохоте волн. В любой момент судно могло пойти ко дну. Все матросы молились, задрав головы к небу, а между тем, может быть, собравшиеся на берегу пьяницы, попрошайки и самоубийцы молились тоже: пусть этот корабль сядет на скалы и примет нас на борт, а потом уж может тонуть. Затонувший корабль – лучшая могила. Море бесилось, пенилось и вставало на дыбы, словно неукротимый дикий жеребец. Нашла Ясемин, в какую погоду уйти, ничего не скажешь. Или, может быть, это буря ждала, когда она выйдет из дома, а злосчастный корабль доберется до опасного места? Садик был усыпан листьями мирабилиса, олеандра и роз, улицы опустели. Собаки и бездомные попрятались в развалинах брошенных домов. Стамбул, ошалевший от бедности и расточительства, с распахнутыми объятиями ждал моряков, но те, воссылая молитвы богу бурь и его же проклиная, не могли думать об иной могиле, кроме моря. Когда все пути закрыты, что лучше – покориться судьбе или проклинать ее? Вот на какие мысли наводила буря. А ведь даже из двух пеларгоний на окне, растущих при одной температуре и пьющих одну и ту же воду, одна вянет, а у другой распускаются цветы.