– Доктор, доктор! – послышался снизу знакомый голос.
Я выглянул за балконную решетку. У подъезда стоял парикмахер.
– Камо!
– Дядя Кюхейлан! Рад тебя видеть!
Я помахал ему рукой:
– Поднимайся сюда!
– Потом, сейчас не могу.
– Почему?
– Мне надо встретиться в Бейоглу с моей Махизер.
– Ее тоже с собой приводи.
– Да, мы вместе придем. Она хочет с вами познакомиться.
– Поторопитесь, ужин почти готов.
– А студент пришел?
– Пришел.
– А Зине Севда?
– Она тоже скоро будет здесь.
– Ну, я пошел. Жена ждет.
– Давай иди. И возвращайся поскорее!
Камо сунул руки в карманы теплого пальто и быстрыми шагами направился прочь.
Он уже почти достиг перекрестка, когда я окликнул его:
– Камо!
Остановившись, он оглянулся. Стоял, похожий в тумане на тень, в начале пути, соединяющего бытие и небытие, на грани между медлительностью сердца и быстротечностью времени.
– Я по тебе скучал, – сказал я.
Камо улыбнулся, раскинул руки в стороны, обнимая пустоту и – издалека – меня. Потом развернулся и, широко шагая, скрылся в тумане.
Я поднял стакан:
– За тебя, Стамбул! За тебя.
Поставив стакан на стол, я заметил, что из носа у меня идет кровь. Я вытер верхнюю губу салфеткой, стал осматривать одежду – не запачкалась ли она? – и тут мне вспомнился один жаркий летний день. Я, тогда совсем еще молодой человек, скакал на коне, измученном жарой, по склону горы Хаймана. По пути мне встретился большой красивый дом, перед ним журчал источник. Молодая девушка набирала из него воду. Я подъехал ближе. Ее волосы были заплетены в косы, на лентах поблескивали желтые монеты, пальцы разрисованы хной. Невеста, ясное дело, сегодня ее свадьба. Она протянула мне чашу с прохладной водой. Я вволю напился, сбросил с себя усталость. Конь мой тоже напился из желоба. Я поехал прочь, и солнце светило мне в спину. Проезжая мимо дикой груши, я заметил, что рубашка моя вся в красных каплях. Кровь пошла из носа и забрызгала белую ткань. Тут-то я понял, что влюбился в ту девушку. Кровь – знак либо любви, либо смерти. А я был в том возрасте, когда до смерти далеко, а до любви – близко.
Я взял лист папиросной бумаги. Насыпал на него табаку, скрутил цигарку. Щелкнул зажигалкой. Глубоко, жадно затянулся, выпустил дым через нос. Дым поможет высушить кровь. Я откинулся на спинку стула и прислушался к песне, доносящейся из комнаты. Но вскоре откуда-то с улицы послышались выстрелы.
Браунинг, беретта, вальтер, смит-вессон. С одной стороны, мне хотелось обо всем забыть, с другой – эти звуки рождали во мне надежду. Выстрелы звучали все ближе, и я стал гадать, что они мне сулят: жизнь или смерть? Я поднял голову, посмотрел на парящую в непроглядно-темной вышине птицу времени. Она раскинула свои широкие крылья, накрыла ими всю землю. Устав от ветров прошлого, застыла в пустоте настоящего. На одном ее крыле была боль, на другом – красота. Если я поднимусь на ноги, смогу ли до нее дотянуться? Если встану на цыпочки и вытяну пальцы, сумею ли дотронуться до черных перьев птицы времени?
Когда выстрелы загремели совсем близко, а потом стихли перед железной дверью, мне захотелось, чтобы толстая самокрутка навсегда осталась зажатой в моих губах. Не хотелось ни жизни, ни смерти, ни боли – только ощущать вкус табачного дыма. Хотелось думать о кружевах белой скатерти, о цвете подрумяненного хлеба, о запахе ракы со льдом. Хотелось думать о том, как летит без всякой цели несомый ветром красный платок, хотелось пройтись босыми ногами по ковру с длинным мягким ворсом. Хотелось есть хлеб и маринованные овощи. Хотелось включить музыку на полную громкость, чтобы все слышали, сидеть на балконе и махать рукой проходящим мимо кораблям. Не вышло. Выстрелы стихли, но заскрипела железная дверь. Ее голос, похожий на скрежет ржавой пилы, заполнил весь коридор.
Я ждал, не двигаясь с места. Потер рукой ноющую шею. Покрутил головой. Посмотрел на свои отросшие ногти. Пригладил всклокоченные волосы. Вытер запекшуюся кровь со лба. Поправил разорванный воротник рубашки, расправил плечи. Прикоснулся к стене, провел пальцами по шероховатому бетону. От пальцев по руке и дальше, по всему телу, пробежал холодный ветерок. В воздухе пахло влагой и морской травой. Горло горело. Звенело в ушах. В голове кружился водоворот. Птица времени, раскинув широкие крылья, парила в темноте; всю пустоту объял скрежет железной двери.
Я поднял голову и в последний раз посмотрел на туман, идущий с моря. Какой он красивый, этот желтый туман! Туман, укрывший своей пеленой Стамбул и его время, таящий в себе и жизнь, и смерть. Очень красивый.
Ад не там, где мы страдаем. Ад – это то место, где никто не замечает наших страданий.
Мансур аль-Халладж