– Итак, – продолжил Дювалье, – помните ли вы, когда в последний раз ели пюре кресси и шоколадный мусс «У Рене»?
– Не совсем, это было, кажется, уже довольно давно.
– Минувшей осенью.
По лицу Франсуа пробежала тень, он как будто вспомнил.
– Может быть.
– И вы ужинали с приятелем, заказавшим беф-бургиньон.
– А вы откуда знаете?
– У нас есть свидетели и документ.
– У вас есть свидетели моего ужина в ресторане? И документ?
– Да. Нам известны дата и время, все, что нам нужно узнать, – это кто был с вами.
– Зачем?
– Это предмет расследования.
Чувствуя, что он и так уже достаточно навредил Жюлю, Франсуа не спешил рассказывать.
– Кто это был? – спросил Арно.
– Это было так давно. Я часто ужинаю со старыми друзьями, коллегами, интервьюерами, издателями.
– Да, но вы знаете, кто это был?
– Откуда вы знаете, что я знаю?
– По выражению вашего лица, вы что-то скрываете.
– Вы в этом уверены?
– Да, уверен. Это наша работа. Уж простите, – сказал ему Дювалье, – но наказание за препятствие расследованию – это не шутки.
– Расследование ведь не касается чего-то серьезного, правда? – спросила мадам Эренштамм.
– Нет. Просто угон автомобиля.
Зная, что Жюль никак не способен угнать машину, и подумав о себе и о своей молодой семье, Франсуа признался Дювалье, кто это был. Но, увидев выражение ошеломления и удовольствия на лицах своих визитеров, которые хоть и были профессионалами, но не смогли сдержать ликования, Франсуа понял, что снова предал Жюля.
* * *
Решив умереть в течение недели, Жюль уже отчасти шагнул в лучший мир. Если бы он чувствовал потребность описать это состояние – хотя такой потребности у него не было, – то, наверное, он сказал бы, что это будто плывешь в открытое море, бросив последний взгляд на землю, оставшуюся позади. Ритм волн был ровный и бодрящий. Жюль не испытывал страха. Музыка, которую он слышал, возносясь над жизнью, влекла и успокаивала. Ему вдруг открылось, что, когда умирание обретает цель, смерть становится гораздо менее пугающей, чем когда умираешь просто по ее велению.
Было часов девять или десять – он не знал точно, но уже стемнело, – а он все сидел на террасе возле сосен и глубоко вдыхал их успокаивающий аромат. Он уже попрощался с Катрин. Он обнял и поцеловал внука в покрасневшую солоноватую щечку. Жюль очень любил Катрин, но не дал ей ни малейшего повода заподозрить, что они не увидятся больше, только сообщил, что собирается кое-что предпринять для помощи Люку. У Катрин было выражение лица ребенка, для которого родитель – снова тайна, которую, как она наивно полагала, она разгадала еще подростком.
Погрузившись в думы и воспоминания, Жюль не заметил, что кто-то стучится в дверь. Но садовник, знавший Франсуа, сказал ему, что Жюль дома, и поэтому Франсуа не сдавался, пока Жюлю не пришлось встать с кресла.
Он медленно прошел через огромную гостиную в холл и открыл дверь неохотно, чуть ли не брезгливо. Франсуа показалось, что Жюль смотрит мимо него.
– Жюль? – позвал он, как будто сомневаясь, что это действительно Жюль.
– Франсуа.
– Прости меня, я так виноват!
– Да все нормально, – бесстрастно ответил Жюль.
– Впустишь? Я должен тебе сказать кое-что очень важное.
Жюль повернулся и, не закрыв двери, повел Франсуа в гостиную.
– А где же рояль? – спросил Франсуа.
– Продал. Шимански отбыл насовсем. Я должен съехать до первого сентября.
– И куда?
– Я отправлюсь в прекрасное место, правда, лучше не найти.
– Вижу. Дом почти пустой. Ты уже начал переселяться?
– Я распродал большую часть имущества.
– А виолончель, – спросил он, глядя на инструмент, – в руках повезешь?
– Она отправится отсюда в последнюю очередь, прямо передо мной, но нет, не в руках, я договорился о пересылке.
– И куда?
– В Четвертый округ.
– Дорого, наверное.
– Помнишь девушку, о которой я тебе рассказывал? Она там живет.
– О, ты начинаешь новую жизнь? – Франсуа был удивлен и уже собрался утолить свое любопытство, задав кучу вопросов, но Жюль, как хозяин положения, не дал ему этого сделать:
– Франсуа, почему ты явился на ночь глядя и без звонка? – Такого он еще никогда не говорил ему.
– Мне не велели этого делать полицейские. Они мне угрожали.
Жюль кивнул.
– Ты знаешь?
– Думаю, да.
– Ты угнал машину?
– Нет, не угонял. Как ты думаешь, могу я угнать машину?
– Конечно нет. Эти двое, наверно, свихнулись. Они действительно мне угрожали, но я должен был тебе сказать. Надеюсь, они за мной не следили. Я добирался кружным путем. Весь день проторчал в гребаном Диснейленде.
– Хорошо развлекся?
– Да не ходил я внутрь. Они не могли за мной уследить, я столько петлял.
– Франсуа, ты философ, ты интеллектуал, и я полагаю, тебе не пришло в голову, что для того, чтобы проследить, не общаешься ли ты со мной, помимо прослушивания твоего телефона, им достаточно просто припарковаться позади моего дома и избавить себя от поездки в Диснейленд.
– Об этом я не подумал. Наверное, я идиот.
– Ты не идиот, ты философ. Ты мало чинил кранов и мало собственноручно занимался стиркой. Это научило бы тебя тому, чему ты никогда не учился. Зачем ты пришел?
– Они явились ко мне домой.
– Арно и Дювалье?
– Ты их знаешь?
– Сюда они тоже приходили. И чего же они хотели?
– Прошлой осенью, в дождь, после того как мы ужинали с тобой «У Рене», ты пошел домой пешком и выронил чек из кармана. Я настоял тогда, чтобы заплатить, но ты взял чек.
– Я потерял его в ресторане?
– Не знаю где. Ресторан направил их ко мне. Они хотели знать, с кем я ужинал. Сказали, что ты украл машину. Я знал, что это невозможно, поэтому сообщил им твое имя. Не думал, что это может тебе навредить. Ты уверен, что не угонял машину?
– Разве что во сне. Зачем мне красть машину? Франсуа, у меня есть машина. Я виолончелист. Виолончелисты не угоняют автомобили.
– Я так и не думаю, честное слово, но я провожал их до дверей и слышал их разговор в прихожей. Они собираются получить ордер, но судья по этому делу в Анфлере до конца августа, так что завтра они поедут туда. А на следующий день, они сказали, тебя арестуют. Один сказал, что надо бы взять подкрепление, а другой возразил, что ты не опасен и нужды в этом нет. Что происходит? Почему они хотят тебя арестовать?