Каменная ночь - читать онлайн книгу. Автор: Кэтрин Мерридейл cтр.№ 137

Страница

Советская армия вторглась в Афганистан в 1979 году. Последовавшая война велась под неясным идеологическим предлогом – дескать, хрупкий коммунистический режим обратился за советской помощью, но одновременно с этим война была призвана укрепить позиции Москвы в регионе, который традиционно славился нестабильностью. Как всегда, в комплексе причин был и элемент расизма. Об афганских повстанцах советская пресса писала на разные лады как о примитивных варварах, исламских экстремистах, террористах, промышлявших контрабандой оружия и наркоторговлей, проповедниках ислама. Помимо этого, существовали опасения, что Соединенные Штаты воспользуются гражданской войной в Афганистане для укрепления происламских движений в прилегающих республиках СССР. Однако советская интервенция не решила ни одной из этих проблем, стоявших перед Брежневым. Напротив, она еще больше разожгла дух антикоммунистического сопротивления и священной войны в самом Афганистане и вызвала бурю негодования в остальном мире ^[904]. Экономисты и военные наблюдатели сходятся во мнении, что война в Афганистане в конечном счете сыграла важнейшую роль в крахе советской системы.

Опыт, которые получили афганцы, мужчины и женщины, воевавшие в Афганистане, несопоставим ни с чем. Очередное поколение, пусть и не поголовно (несмотря на всеобщую воинскую обязанность, все те, у кого были правильные связи, пытались откупиться от необходимости отправлять своих детей в “афганский тур”), готово было распрощаться с эвфемизмами. “Думали ли мы о смерти заранее? – говорит бывший воин-интернационалист. – Конечно, нет. Я вас умоляю! Мы же были совсем дети, малолетки. Нам было по восемнадцать лет. Все, что я знаю о смерти – точнее, о ценности жизни, – я узнал в то время. До этого я ничего не знал, и с тех пор ничего не изменило моего мнения. Эти годы, с восемнадцати до двадцати лет, в жизни любого мужчины переполнены событиями. Но особенно в военное время”. Его друг смеется: “Может, мы больше думали в то время, потому что у нас было полно времени. В конце концов, поспать нам не удавалось”.

В книге Светланы Алексиевич “Цинковые мальчики” другой ветеран-афганец объясняет: “Для людей на войне в смерти нет тайны. Убивать – это просто нажимать на спусковой крючок” ^[905]. Эта мысль стала потрясением для многих подростков-призывников, которые оказались на призывных пунктах в 1980-е. Для них, как и для всех остальных советских людей, героизм и военные сражения ассоциировались с Великой Отечественной войной. Дети воспитывались на историях своих дедушек и бабушек. Ветераны приходили в каждую школу, чтобы поведать учащимся о своих подвигах ^[906]. Эти рассказы и нескончаемый поток фильмов и книг о войне служили неподдельным вдохновением для доброй части молодых людей, призванных на военную службу в брежневскую эпоху. Один бывший афганец объяснил мне: “Я хотел делать то, о чем всегда рассказывал мой дедушка”. Другие вспоминают, что испытывали огромный страх перед будущим, но он был смешан с любопытством. “Восток, знаете, я совсем не думал о Великой Отечественной войне, совсем не думал. Это было другое, и это обещало быть таким увлекательным: воевать на границе, в таком романтическом месте. У меня даже была возможность избежать отправки в Афганистан. Это был сознательный выбор, который я сделал”, – рассказывает бывший солдат. Его друг добавляет: “Мы никогда не думали, что нас собираются убить. С детства нам втемяшивали в головы, что наша страна самая лучшая, а наша армия самая сильная и тому подобное. Но так и надо. Так и должно быть в любой стране” ^[907].

Призывники, отправлявшиеся на войну в Афганистан, чтобы “выполнить интернациональный долг”, быстро убедились: они действительно могли сражаться только за то, чтобы выжить. Они обнаружили, что в героических рассказах о Второй мировой были опущены подробности настоящей партизанской борьбы. Все, будь то рядовые, медсестры или вспомогательный персонал, вспоминают свое потрясение. Советское государство оказалось отнюдь не всемогущим, его якобы правое дело в исторических терминах марксизма-ленинизма было совсем не волшебным щитом, делавшим бойцов неуязвимыми, а неприятель, которого власти описывали как пешку в руках средневековых религиозных фанатиков, вовсе не был непоследовательным или даже злонамеренным. Один из афганцев “стал ориенталистом, будучи в Афганистане, начал интересоваться их религией”. По его словам, сегодня он “немного дзен-буддист и немного таоист или синтоист”. Среди других его интересов, отчасти почерпнутых во время поездки в Калифорнию, – отказ от применения насильственных методов и управление посттравматическим стрессовым расстройством. Он называет себя intercultural facilitator, человеком, призванным облегчить межкультурную коммуникацию.

В предгорье Гиндукуша советских воинов-интернационалистов ожидали и более суровые открытия. Одним из первых стало дикое, свирепое варварство наземной войны. Светлана Алексиевич приводит воспоминание одного из уцелевших: “Уже в космос люди летают, а как убивали друг друга тысячи лет назад, так и убивают. Пулей, ножом, камнем… В кишлаках наших солдат вилами деревянными закалывали…” ^[908]. Как и все партизанские войны, война в Афганистане была беспощадной в своей жестокости, и дело было не только и не столько в минах или снайперском огне. Каждое утро приносило новые трупы тех, кому не повезло оказаться в заложниках у моджахедов. У одних могли быть выколоты глаза, другим на животе или спине вырезали звезды ^[909]. Некоторые советские солдаты перед боем зачастую надевали две именные бляхи – одну на шею, другую на ноги – в надежде, что найдется кто-то, кто в случае их гибели соберет останки и пошлет их домой. Возможно, так и произойдет. Однако даже геройская смерть на поверку оказывалась несбыточной химерой. Снова вспоминают герои Алексиевич:

Мы ехали делать революцию! Так нам говорили. И мы верили. Представлялось впереди что-то романтическое. Пуля натыкается на человека, ты слышишь – его не забыть, ни с чем не перепутать – характерный мокрый шлепок. Знакомый парень рядом падает лицом вниз, в едкую, как пепел, пыль. Ты переворачиваешь его на спину: в зубах зажата сигарета, которую только что ему дал… Она еще дымится… ‹…› Чтобы испытать ужас, оказывается, надо его запомнить, привыкнуть к нему. Через две-три недели от тебя прежнего ничего не остается, только твое имя. Ты – это уже не ты, а другой человек. ‹…› Этот человек при виде убитого уже не пугается, а спокойно или с досадой думает о том, как будет его стаскивать со скалы или тянуть по жаре на себе несколько километров ^[910].

Страница