Каменная ночь - читать онлайн книгу. Автор: Кэтрин Мерридейл cтр.№ 135

Когда Мельниченко и Рыбачук рассказывают эту историю, с энтузиазмом разворачивая перед вами цветные чертежи спроектированного ими крематория, самое мощное впечатление на слушателя производит их идеализм. Они и правда стремились сформировать новое отношение к смерти, вернуть, как описала это Рыбачук, “художественную составляющую”. Она поясняет: “Смерть превратилась во что-то тривиальное, обыденное. Мы хотели все это изменить, сделать ее красивой, серьезной, чем-то, что стоит размышлений и обдумывания”. Символ, который проектировщики выбрали в 1960-х годах для того, чтобы выразить свой замысел, не просто имел внешнее сходство со зданием Сиднейского оперного театра. За чаем мы по очереди изучаем бумажную модель крематория с тремя пересекающимися арками. Здание было выполнено из бетона и возведено на искусственном холме в самом сердце престижного киевского Байкова кладбища ^[900]. Один из архитекторов объясняет: “Это не просто здание, мы планировали создать целый комплекс ритуальных услуг, заняли для этого все пространство. Хотели описать путешествие по дороге жизни, объяснить, что смерть – это еще не конец. Все это мы рассказали властям. Это и стало одним из камней преткновения”.

Даже друзья критиковали замысел Рыбачук и Мельниченко: “Говорили, что мы стараемся навязать что-то новое, заменить традиционные похороны. Говорили, что захоронение в землю есть часть славянской традиции. Люди не хотели, чтобы мы связывались с кремацией”. Однако Рыбачук и Мельниченко настаивали – и совершенно справедливо, – что культура сожжения мертвых существовала в степи и в дохристианские времена. Они без устали занимались научными изысканиями: предприняли экспедицию в Карпаты в поисках аутентичных славянских обрядов предположительно существовавших в этом регионе в древности, зачитывались старыми текстами в киевских библиотеках. В результате их проекта включил в себя отсылки к духам этой местности и захоронение в погребальных урнах. Даже бумажная модель дает представление о том, что центр ритуального пространства должен был находиться под открытым небом. Прототипы погребальных урн до сих пор можно увидеть в доме Рыбачук и Мельниченко: архитекторы подвесили их у себя на кухне над плитой и выстроили в ряд вдоль стены за массивным столом.

Однако планам повторного внедрения кремации в Киеве помешали воспоминания куда более позднего периода, чем эпоха принятия христианства. Архитекторы хотели, чтобы их работа вызывала правильные ассоциации. Оказалось, что в Киеве идея сожжения неизбежно пробуждала в воображении образы, связанные с Холокостом и Бабьим Яром. Владимир Мельниченко объяснил: “В Советском Союзе до войны [в крематориях] всегда использовались немецкие печи, технологически в точности совпадавшие с теми, что нацисты применяли в лагерях смерти. И думать было нельзя, чтобы использовать их в Киеве. Нельзя было использовать немецкую печь, так что мы заказали английскую, производства Mason and Dawson, хотя она была и дороже”. Также было решено установить ее под землей. Ада Рыбачук считала, что крематорий не должен загрязнять воздух: “Да мы и не хотели, чтобы сооружение хоть в чем-то напоминало фабрику”.

Рыбачук и Мельниченко были по-настоящему одержимы своей идеей. Они планировали соединить в проекте погребальную архитектуру Мексики и Древней Руси, они хотели, чтобы в их проекте угадывались очертания многоступенчатых зиккуратов и степных курганов, представлявших целиком земляное сооружение. Практически каждая стена здания должна была быть украшена бетонными рельефами, огромными, ярко раскрашенными антропоморфными фигурами, живыми и праздничными. Огромная территория кладбища подверглась перепланировке: было выкопано искусственное озеро и проложены извилистые дорожки. Рыбачук добавляет: “Мы хотели, чтобы в зале был источник с водой. Никакого «фонтана слез», ни в коем случае! Никаких тропинок, усаженных мрачными липами. Ничего такого. Просто вода. – Она стучит по столу чайной ложкой. – Стекло мы привезли из Чехословакии. Нашли место, где они делали его в точности так, как нам было нужно”. Сейчас стекло исчезло, рельефов тоже больше нет. Огромные фигуры, часть из которых так и не была доделана, были выброшены в кусты. Некоторые из них до сих пор там и валяются. Решение использовать в отделке интерьера здания яркие цвета вызвало яростную критику. Внутренние помещения крематория были в основном выкрашены в черный цвет (чтобы перекрыть яркие тона) или выцвели до грязновато серого. Озеро осушили. Теперь в нем покоятся пустые бутылки, старый буфет и опавшие листья.

Мельниченко достает еще один замусоленный чертеж, карту кладбища и фотографии здания на каждом этапе строительства. Он переворачивает чайное блюдце и ставит сверху модель бумажного крематория, как на подставку. На улице начался дождь, и комната с ее огромным открытым окном внезапно заполнилась ароматами вечера в южном городе – запахом мокрого камня, подгоревшего кофе, табака, листьев каштана, весны. Слова и фотографии казались нереальными, словно отголоски далекого прошлого. Добрые намерения архитекторов, их идеализм и рвение начинали раздражать. В капиталистическом Киеве для идеализма не осталось места. В наши дни городу нужно совсем другое, его нужды материальны, а проблемам нет числа. Мельниченко пристально посмотрел на меня. Он подвинул перевернутое блюдце поближе к лампе: “С этой стороны был север”. Я кивнула. Это был семинар по истории, и он только что начался.

Алексей Смирнов – психиатр, работающий в Петербурге. Крах коммунистического режима пришелся на годы его учебы по профессии. Другими словами, Смирнов является носителем сразу двух мировоззрений – как советского, так и российского постсоветского. Сегодня он находится в ловушке безжалостной посткоммунистической экономики, ориентированной исключительно на извлечение прибыли, и пытается не обижаться на свой мизерный оклад или непрестижность работы. Он полон иронии, которой он умело пользуется как противоядием против пессимизма. Мы встретились для того, чтобы обсудить ту работу, которую он провел с ветеранами войны, но Смирнов воспользовался возможностью и через час после начала нашей беседы завел более общий разговор о жизни и смерти. “В вашей стране или, по крайней мере, в Америке бытует представление о том, что здоровье – это нечто ценное, – говорит он и замолкает, чтобы открыть окно в занесенный снегом двор. – Если ты не куришь, не пьешь, не потребляешь холестерин, жиры или сахар, то ты здоровый человек. Все тебя будут любить, и ты заработаешь много денег. То есть если у тебя и с психологическим здоровьем все в порядке. Если ты не безумен, все будут думать, что ты отличный человек, ты преуспеешь. Если что-то не заладится, ты несешь свой организм к специалисту в «починку». А у нас нет такого отношения к этим вещам”. Он зажигает сигарету и с наслаждением затягивается. Улыбается: “Думаю, это называется аутоагрессивным поведением” ^[901].