Она замахнулась, словно хотела влепить ему пощёчину, но Окто остановил её и, продолжая грести свободной рукой, расхохотался.
— Ты меня никогда не била! Было бы странно начать именно сегодня!
— Если захочу — ударю, мой дорогой! Чтобы не забывал, что я твоя мать.
— Попробуй ударь! — крикнул Окто и поплыл прочь от неё.
Роз-Эме даже не пыталась его догнать. Она закашлялась и тоже принялась хохотать.
— Ну и ладно! Зато проснулась! — крикнула она нам с Орионом. — Вам тоже стоит попробовать! Вода замечательная!
— Да-да, давайте, тут здорово! — веселился Окто, хлопая ладонью по поверхности озера.
Орион посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:
— Кто последний в воду, тот мокрая курица!
Он сбросил велосипедные ботинки, которые не снимал со вчерашнего дня, а я — туфли, и мы взялись за руки.
— Раз! Два! Три! — сосчитал Орион.
Мы прыгнули вместе, прямо в одежде, в воду, которую за ночь освежила гроза, и пронзительно завопили.
У берега озеро было не слишком глубоким. Пальцами ног мы нащупали ил, и вода мягко обволокла нас со всех сторон и прилепила одежду к телу. После бессонной ночи это купание казалось благословением.
Я немного поплавала вместе с Окто и Роз-Эме, пока Орион бултыхался, ухватившись за сваи террасы.
Когда мы решили, что пора выбираться на берег, усталость как рукой сняло, нам хотелось есть, и приступ Окто прошёл. Он впервые в жизни перенёс его без помощи лекарства.
— Ну, как я вам? — спросил он, усаживаясь в траву и задрав нос к солнцу.
— Герой! — усмехнулась я.
— Идиот! — проворчала Роз-Эме.
— Ты был похож на невероятного Халка
[56], — добавил Орион и изобразил киногероя, когда тот рвёт рубашку на груди.
Мы рассмеялись.
— Только я, в отличие от него, не превратился в зелёного монстра! — уточнил Окто.
— Ты уверен? — спросила я, снимая водоросли с его спины.
Мы ещё немного постояли так, улыбаясь, в этом хорошо знакомом нам покое — дождались, чтобы сердца застучали медленнее и тише. И тут скобки, заключавшие в себе это счастливое отступление от основного сюжета, неотвратимо закрылись.
— Я не знаю, жив ли ещё Пьетро, — сказала Роз-Эме. — Не знаю, поехала ли полиция на ферму. Но ясно одно: ваш отец не единственный, кто знает о существовании денег, и я сомневаюсь, что его друзья оценят эту шутку.
Она вытерла лицо.
— Рано или поздно они бросятся меня искать. Найдут адрес квартиры. Может, они уже там…
Я почувствовала, как по всему телу пробежала дрожь, от головы до пяток.
— Пьетро никогда не был святым, — продолжала Роз-Эме. — Я рисковала, встречаясь с ним, и теперь готова за это отвечать. Проблема в том, что если найдут меня, то найдут и вас, а рисковать вами я не готова. Нужно замести следы. А это можно сделать только одним способом: разорвать связь на столько, на сколько понадобится. Вы понимаете, что я хочу сказать?
Мы с братьями переглянулись. И ничего не ответили. Я думаю, что в каждом из нас бушевала буря вопросов и невыразимых эмоций.
— Я предлагаю вот что, — сказала Роз-Эме, которая непрестанно думала с тех пор, как выехала с фермы. — Из десяти миллионов я беру себе один и уезжаю. Вы поделите оставшиеся деньги на три равные части. Такой суммы каждому из вас хватит, чтобы безбедно прожить всю жизнь. Любая мать мечтала бы сделать такой подарок своим детям. Ну, по крайней мере, я так думаю.
Она предпринимала нечеловеческие усилия, чтобы выглядеть спокойной, но голос предательски дрожал. Роз-Эме замолчала. Две длинноногие птицы пролетели вдали над озером и опустились на воду. Увидев их, я подумала, что это утро навсегда впечатается в мою память и всякий раз, вспоминая его, я буду видеть двух голенастых птиц. Белых цапель.
— Мальчики, вам уже исполнилось шестнадцать, — сказала Роз-Эме. — Рановато, конечно. Но вы справитесь. Я в вас верю.
Орион нахмурил брови, вид у него был растерянный, а Окто вжал голову в плечи — казалось, он внимательно изучает травинки у себя под ногами, но было ясно, что он прячет слёзы.
— Эй! — воскликнула Роз-Эме с напускной весёлостью. — Вы представляете, сколько всего сможете купить на эти деньги? Котёнок, напомни-ка мне марку велосипеда твоей мечты?
— «Джиос-Торино», — улыбнулся Орион.
— Точно! Так вот, теперь ты сможешь его себе купить. Даже два или три, если захочешь!
— Ты думаешь?
— Конечно! А ты, Окто…
Мой брат не дал сформулировать вопрос. Глотая слёзы, он проговорил:
— Yamaha CX5M, как у Барнабе. Но…
— Что «но», сынок?
Окто посмотрел на неё, и слёзы всё-таки полились из глаз.
— Ничего. Всё классно, мам. Реально классно, ты права.
Роз-Эме улыбнулась, глядя на озеро. Теперь и её слезы перелились через край. И мои, понятное дело, тоже.
— Консо, помнишь, когда-то ты спросила, правда ли я считаю тебя талантливой рассказчицей? Это было как раз здесь, на террасе.
Я помнила этот момент с кинематографической точностью.
— Я не изменила мнения: ты должна попробовать. Эти деньги подарят тебе время, необходимое для того, чтобы стать писательницей.
— Значит, ты правда уедешь? — спросил Орион, до которого всегда доходит как до жирафа.
Роз-Эме сжала кулаки. У неё расширились ноздри, плечи ссутулились — всё тело противостояло горю.
— У меня нет выбора, котёнок. Либо так, либо получить пулю в лоб.
Она встала. Одежда её промокла, и, несмотря на солнце, которым было залито всё кругом, Роз-Эме дрожала от холода.
— Револьвер я тоже забрала, — сказала она. — Он в бардачке «панара».
Мама пошла к дому.
— Ладно, хватит реветь! Времени совсем мало, а нужно ещё столько всего вам рассказать!
Мы с братьями молчаливой вереницей последовали за ней. В доме Роз-Эме сказала очень решительным и властным голосом (на другой не было ни времени, ни сил):
— Мальчики, о вас Пьетро ничего не знает. Ни ваших имён, ни того, как вы выглядите. Он даже не знает, что вас двое, ему никогда не придёт в голову искать близнецов. Но вам нельзя больше носить мою фамилию. Понимаете? Избавьтесь от документов и раздобудьте себе новые.
— Как? — спросил Окто.
— Всё можно купить, — ответила Роз-Эме. — Что же до тебя, Консолата, то тебе даже имя сохранить нельзя. Очень кстати, что ты хочешь стать писательницей. Вот тебе первая задача: подбери псевдоним. Придумай, кем теперь будешь. Понятно?