Однажды солнечным июньским утром по её просьбе один из обитателей сквота отвёз Роз-Эме к особняку, окружённому шелковицей. Она не видела родителей целых семь лет.
Отец и мать Роз-Эме не сильно изменились. Разве что стали ещё жёстче и суше, чем в её воспоминаниях. Мари-Одиль и Жаклин вышли замуж за достойных людей, и с родителями остался только младший брат Роз-Эме, который её толком и не помнил — только знал, что она заклеймила позором доброе имя семьи.
Роз-Эме надеялась, что присутствие Консолаты и малышей смягчит сердца родителей. Она долго готовила речь. Собиралась извиниться, выплатить долги, загладить ошибки, снова взяться за учёбу. А они, возможно, взамен выделили бы ей уголок в одной из пристроек?
Но вышло совсем не так, как она рассчитывала.
Родители и раньше-то не были особенно ласковы, а теперь и вовсе перестали испытывать к ней какие-либо родственные чувства. Эта девушка с косичками, увешанная детьми и похожая на хиппи, ровным счётом ничего для них не значила. Она была чужой. Бродягой. Отверженной.
Даже не взглянув на внуков, отец Роз-Эме знаком велел ей следовать за собой. В гараже он указал на пыльный брезент и бросил:
— Бери и уезжай. Навсегда.
Под брезентом стоял старый «панар» небесно-голубого цвета, который отец Роз-Эме купил после войны. Им давно никто не пользовался.
И вот Роз-Эме усадила Консолату назад, пристроила корзины с младенцами между двух сидений и, ни слова не сказав, завела мотор.
Глава 25
Суббота
4:00
— А дальше ты знаешь, зайчонок. Как мы добрались до возвышенности. Как дотянули до заправочной станции. Каким красным было тогда небо. Как Жан-Ба встретил нас с канистрой в руках. Как мы остались в Сен-Совере.
— Да, но всё это не объясняет миллионов в спортивной сумке и чемоданах, — напомнила Нин.
— Ты права.
Титания бросила взгляд на экран телефона, а потом посмотрела в окно. Очень скоро небо начнёт светлеть.
— Все те годы, что мы жили у Жана-Ба, Роз-Эме ничего не слышала о Пьетро Пазини. Она пыталась совсем стереть его из памяти, но какое там! Людей, как и прошлое, не сотрёшь… В первый раз он возник из небытия в 1975 году. Мы жили тогда у Вадима, Роз-Эме только-только устроилась редактором в издательство каталогов, и всё шло отлично. Пока в один прекрасный день она не увидела имя нашего отца в газете.
— Так он всё-таки прославился? — воскликнула Нин и в шутку добавила: — Стал поп-звездой или папой римским?
Титания не рассмеялась. Она вздохнула.
— К сожалению, ни тем и ни другим.
Глава 26
1975–1986
В статье, снабжённой фотографией, говорилось об аресте человека, взятого с поличным во время налёта на парижский бар. Вор, итальянец по имени Пьетро Пазини, находился в розыске у себя на родине. Его подозревали в причастности к революционной организации, совершавшей теракты. Был выдан международный ордер на его арест, и Италия требовала высылки Пазини в Милан.
Роз-Эме сложила газету. Что-то тяжёлое навалилось на грудь, стало трудно дышать. Понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя. Болезненное прошлое, которое она так старалась забыть, годы дурного обращения, унижения, нужды и страха — всё это снова выплеснулось на неё.
Вадим видел, что она нервничает и чем-то обеспокоена. Он хотел помочь ей снять напряжение и выписать успокоительные и отдых, но Роз-Эме категорически отказалась. Отпуск? Ни в коем случае! Стоило ей остановиться, перестать работать и заниматься разными делами, как тревога накрывала с головой.
Она стала отслеживать новости о Пьетро во всех газетах, по телевизору и радио. Она уходила спозаранку и возвращалась очень поздно, объясняя это напряжённой работой в издательстве, но на самом деле просто выкраивала несколько часов, чтобы уединиться, читать и размышлять.
В июле она наконец узнала, в какой тюрьме содержится наш отец. В тот день она ушла с работы, села в «панар» и поехала по трассе, ведущей к одному из парижских пригородов.
По дороге заехала в кафе, чтобы позвонить домой. К телефону подошла Лулу. Роз-Эме, конечно, соврала: она не собиралась объяснять старой кухарке со слабым сердцем, что едет в тюрьму проведать отца своих детей!
Увидев Роз-Эме в комнате для свиданий, Пьетро едва не разрыдался. Он стал без умолку говорить, как всюду её искал, с ума сходил от беспокойства, что её исчезновение едва его не убило. Он тогда почувствовал себя таким несчастным и покинутым, что вернулся в Италию. Там он нашёл своих старых товарищей по борьбе и, чтобы притупить печаль и тоску, посвятил себя Делу. Он ни о чём не жалел, но в конечном итоге вернулся спустя шесть лет только ради неё одной и только потому, что никак не мог её забыть. Её и своих детей.
Роз-Эме дала ему выговориться, не перебивая. Укрывшись за переговорным стеклом, она ощущала свою недосягаемость для этого человека, которого в прошлом так любила и который причинил ей столько страданий. Было похоже на зоопарк, когда стоишь перед клеткой с хищниками.
Когда Пьетро поинтересовался, родился ли у неё сын, Роз-Эме не смогла соврать и кивнула. Да, сын. Но про второго рассказывать не стала.
Пьетро разрыдался горючими слезами.
— Сын! У меня есть сын! — повторял он, всхлипывая, а Роз-Эме ждала, когда закончится этот спектакль.
Пьетро ни разу не поинтересовался, как она поживает, здорова ли, не выразил ни малейшего раскаяния по поводу того, как с ней обращался. Для него Роз-Эме была не более чем вещь.
И всё-таки, несмотря на это, она приехала к нему снова. Один раз, второй, третий: именно это она называла своими командировками.
В переговорной она почти всё время молчала, а Пьетро без конца говорил. Он читал проповеди, мешая французский с итальянским. Но на каком бы языке он ни говорил, его слова были полны злобы и радикальных призывов. Он хотел всё сломать, уничтожить и поджечь — во имя того, что называл своим идеалом.
Роз-Эме незаметно качала головой. Если раньше Маэстро, может, и был идеалистом, то теперь перед ней сидел исполненный ненависти фанатик. И когда он спрашивал, можно ли увидеть сына, она неизменно отвечала: «Нет».
Пьетро пытался её уговорить, умолял. «У меня есть бабки, — говорил он. — Много бабок, в надёжном месте. Приведи ко мне сына! Я заплачу».
Но Роз-Эме нельзя было купить. Ни её саму, ни её детей.
Каждый раз, выходя из здания тюрьмы, она чувствовала себя выжатой как лимон, опустошённой. Она говорила себе: «Этот человек безумен и опасен, но он отец моих детей…» Она ничего не могла с собой поделать, не могла махнуть на него рукой.
В 1976 году, после нескольких месяцев переговоров, Италия добилась высылки Пьетро Пазини. В августе его под строгим надзором перевезли в миланскую тюрьму, и внезапно тяжесть, душившая Роз-Эме, пропала. Вдали от этой отравы она почувствовала, что ожила. Она снова могла обниматься с Вадимом, ей снова хотелось смеяться, любить и ездить на море.