— А ты знала, что Эдди Меркс
[53] тоже его искал?
— Что искал?
— Идеальное положение седла.
— Нет, не знала.
Роз-Эме завела двигатель и поехала по пустынным улочкам Моншателя в направлении музыкального магазина.
— Ты можешь сказать, что происходит? — снова попросила я.
Она резко затормозила перед опущенной решёткой «Диско Фазза», поставила машину на ручной тормоз и три раза посигналила.
— Окто знает, что ты за ним приехала?
— Я позвонила перед выходом. Барнабе обещал выгнать его пинками.
Мы сидели и молча ждали, опустив стёкла «панара» и слушая ворчание мотора. Вечер только начинался, город дышал ровно и спокойно, чего нельзя было сказать о нашей матери, которая беспрестанно стучала по рулевому колесу. Я посматривала на неё краем глаза. Она крепко сжала челюсти, нахмурила лоб и нервничала так сильно, что казалось, всё её тело вибрирует. Однако я заметила и кое-что ещё: в её глазах снова появился свет. Знаменитый свет моей матери.
— Чего ты улыбаешься? — спросила она меня.
Я притворилась, что это из-за клиентки, похожей на осьминога. Я изобразила, как та охала: «Но, ох, ох», — и Роз-Эме немного отпустило. Наконец она набрала в лёгкие побольше воздуха и произнесла:
— Я тоже уволилась.
Не знаю почему, но это меня не слишком удивило. Я кивнула и сказала:
— Ну что ж. Значит, да здравствует революция!
В этот момент металлическая решётка магазина задрожала и со скрипом приподнялась. Под ней показались головы Барнабе и Окто, и оба выбрались наружу. Брат был страшно зол, Барнабе над ним посмеивался.
— Я надеюсь, ты меня отвлекла по важному поводу! — проворчал Окто, открывая дверцу. — Я как раз такую гениальную вещь придумал!
— Я сохраню этот кусочек в компьютере, — утешил Барнабе. — Придёшь завтра и доделаешь!
Роз-Эме высунулась в открытое окно и улыбнулась Барнабе.
— Прости, завтра, боюсь, не получится. Мы уезжаем на несколько дней.
— Что? — завопил наш брат. — Слушай, ну нет! А как же магазин?
— Да не волнуйся, я управлюсь, — успокоил Барнабе.
Продавец расстегнул косуху, под которой обнаружилась чёрная футболка с изображением обложки «Highway to Hell»
[54], и нагнулся ко мне.
— Консолата, ты сегодня суперкрасивая.
Орион несколько минут назад сказал то же самое, но это было совсем другое дело. Я почувствовала, как краснею под очками, и потянула подол юбки, пытаясь прикрыть ляжки, но, пока я собиралась с духом, чтобы подобрать достойный ответ, Барнабе нырнул обратно под металлическую штору и скрылся в своём логове.
— Куда мы едем? — рявкнул Окто у меня за спиной.
— В дом в лесу, — ответила Роз-Эме.
— Но ведь ещё не каникулы? — удивился Орион.
— Нет, котёнок. Лучше, чем каникулы. По крайней мере, я на это надеюсь.
Она тронулась с места, и мы покинули Моншатель, его покатые улицы, реку и мосты. Когда мы выехали на шоссе, у меня возникло странное ощущение, будто бы мы оставляем позади часть нашей жизни. «Highway to Hell», — подумала я.
Окто всю дорогу ворчал. И, как обычно, когда что-то шло не так, как ему хотелось, плохо дышал и то и дело впрыскивал дозы «Вентолина» себе в бронхи.
Орион крутил вхолостую колесо велосипеда.
Роз-Эме молчала, а я думала о Барнабе. Я всегда видела в нём только товарища брата и не могла предположить, что могу быть для него чем-то иным, нежели сестрой Окто. Почему же он дотянул до нашего скоропостижного отъезда, чтобы проявить ко мне интерес?
«Панар» катил через ночь, и на горизонте вспыхивали молнии, рисуя в воздухе небесные вены. Вдалеке грохотала гроза. Мне было немного грустно. Жизнь казалась в этот час не слишком хорошей штукой.
Мы не были в нашем лесном доме уже три месяца. Как обычно, пришлось выбираться из машины и расчищать дорогу. Настроение Окто от этого не улучшилось, особенно когда куст ежевики вцепился в его футболку с Depeche Mode.
— Потрясающе! — воскликнул он, увидев дырку на рукаве. — Просто чудесно!
Он яростно набросился на заросли с лопатой, пока Роз-Эме пыталась провести «панар» между выбоин на дороге, и наш фургон покачивался, как ветхое судёнышко на волнах бурного моря.
С горем пополам мы наконец добрались до берега озера, и в эту секунду разразилась гроза. Капли забарабанили по крыше «панара» с таким грохотом, будто мы попали под обстрел.
— Всё лучше и лучше! — воскликнул Окто.
— Подождите меня здесь, — сказала Роз-Эме.
Она выбежала из машины, не выключая фар — нашего единственного освещения. Я смотрела, как она, вжав голову в плечи, достаёт ключи из-под половицы на террасе и открывает дверь дома, а потом мчится к нам, уже мокрая с головы до ног.
Она распахнула дверь со стороны Ориона и забрала у него мягкую сумку, которую он всю дорогу держал на коленях.
— Вытаскивайте вещи! — сквозь потоки воды крикнула она нам. — Живо!
Мы быстро занесли в дом всё, что нашли в багажнике: дорожный холодильник, аптечку, чемоданы, велосипед… — и Роз-Эме захлопнула дверь, заперев грохочущий ливень снаружи.
Несколько мгновений мы стояли оглушённые и неподвижные. С нас стекала вода, образуя на полу настоящие лужи, и у всех был такой вид, будто мы только что искупались в озере.
— Надеюсь, сухие дрова тут найдутся, — наконец сказал Окто, дрожа от холода.
Роз-Эме нащупала в темноте спички и свечи, а я поднялась в ванную за полотенцами.
Мы уселись вокруг печки, нахохлившись, как птицы на ветке. Гроза снаружи разбушевалась с удвоенной силой. Озеро за окном казалось белым из-за того, что по нему стучали капли дождя, которые становились всё крупнее.
— Я должна извиниться, что так вышло, дети, — сказала Роз-Эме, оборачивая пышную гриву полотенцем.
— Да уж, — проворчал Окто, прикладываясь к ингалятору.
— Ничего, — произнёс Орион со своей обычной мягкой интонацией.
Я промолчала — мне не терпелось поскорее узнать, зачем мать так срочно, на ночь глядя, привезла нас сюда.
Роз-Эме сделала глубокий вдох, после чего достала большую мягкую сумку и положила на пол перед нами.
Это была спортивная сумка, самая обыкновенная, с логотипом теннисной марки. Я никогда раньше не замечала её у нас дома.
Мать молча расстегнула молнию, и мы увидели содержимое сумки: пачки стофранковых банкнот. Много-много пачек. Они громоздились друг на друге, образовывая целую денежную гору.