«Си.
Ре.
Надо.
Надо си,
Надо ре,
Надо до.
Се-
Ре-
Надой
Дождь стучит
О стекло.
И — стекло
Тонко-
Струйной
И звенящей
Мелодией
Вниз.
Ба-
Ра-
Баном.
Дождь стучит
И стучит
О карниз.
Ярой
Славой
Он наполнит
Пустующий день.
За-
Цве-
Тает,
Тая тайну
В бутонах,
Сирень.
P.S. Как вы думаете, ей понравится?»
Молодость, молодость… ты прекрасна и неповторима. Изольда сняла очки и залила в самовар воду.
— Деточка, позвони своему кавалеру, пусть поднимается, — сказала она, вернувшись в комнату. — Замерзнет ведь на карусели.
* * *
Оля посмотрела на часы и вздохнула. Одиннадцать вечера, Никита не спит. Не встанет же завтра. Уже третий раз прибегает воды попить, а в глазах — ожидание и страх.
— Мам, а вдруг он не придет?
— Что значит, не придет? Конечно, придет, — она успокаивающе погладила сына по макушке. — Я же тебе говорила, у Дениса сегодня поздний прием, а потом ему надо к себе домой заехать, забрать что-то.
— А он не говорил — что?
— Нет.
— Ну ладно, — Никита вздохнул. — Может, чай попьем?
— Ты уже воды напился так, что еще глоток — и лопнешь. Давай-ка лучше в кровать.
— А ты меня разбудишь, когда Денис придет?
— Обязательно.
Она проводила взглядом худую фигурку сына и нажала на кнопку чайника. Сейчас откроет форточку и достанет сигарету. Совсем как когда-то. Поздний вечер наедине с самой собой. Только раньше она была одинокой женщиной, а теперь — ждущей. И это существенная разница.
У Дениса бывают затянувшиеся вечерние приемы, экстренные операции, Оля к ним привыкает. Привыкает ждать своего мужчину. А сегодня он совсем припозднился. И она не знает: позвонить или нет? Еще не пришло чутье, когда можно, а когда не стоит. Но оно придет, обязательно. Написать?
Глянула на часы. Решила, что, если не объявится через четверть часа, напишет. А пока заварит чай.
Все произошедшее в ее жизни за последнее время было таким новым и прекрасным, что казалось Оле невероятно захватывающим. Каждый день совершалось маленькое открытие, каждый день она познавала что-то новое, словно маленькими шажками постигала новую науку, новое искусство — совместную жизнь с любимым человеком. Когда ты жаришь тосты, а он делает кофе, и вы хором говорите ребенку: «Шарф забыл!» И целуетесь, закрыв дверь в ванной. А в корзине для грязного белья появляются его рубашки. Его рубашки! Которые она потом, уже выстиранные и высушенные, гладит. И это, оказывается, такое счастье — гладить на завтра рубашку мужчине.
И цветы — это тоже такое счастье. Оля посмотрела на стоявшие в вазе ветки голубой гортензии, которые ей преподнесли два дня назад в честь 8 Марта. Пушистые и совершенно сказочные. Когда она, стоя в ванной, наполняла вазу водой, а потом ставила в нее цветы — увидела в зеркале собственное отражение и заметила, что глаза у нее были точь-в-точь такого же цвета, как гортензия.
Вообще, 8 марта, как сказал Денис, их ждали с визитом, деятельная Галка собирала гостей. Но Оля была не готова. Она попросила:
— Можно, мы не поедем?
Она не знала, как объяснить, что то новое, что рождается сейчас, такое замечательное, светлое, хрупкое, — совсем не предназначено для большого круга друзей. Потом, когда окрепнет, станет прочным и устойчивым, она поедет в гости к Галке, обязательно, но не сейчас. Ничего этого Оля не сказала, но он, кажется, понял. И к Галке они не поехали, а вместо этого пригласили к себе Изольду, а потом и папа подъехал с двумя букетами.
Маму Оля поздравила по телефону. Избежать расспросов на тему «поздравил ли тебя отец» не удалось. После утвердительного ответа дочери мама заметила, что лично ее он не поздравил.
Вечером, когда Никита уже спал, да и сами они лежали в постели, готовые пожелать друг другу спокойной ночи, Оля вдруг заговорила о матери. Никогда никому не рассказывала, а тут… Видно, впервые почувствовала человека, которому можно поведать затаенное, и вся боль, копившаяся годами, вдруг выплеснулась. Начав, Оля уже не могла остановиться. Она рассказывала про детство, про неожиданную беременность и убеждения матери сделать аборт, про бабушку, мамину новую семью и про то, что настоящая бабушка у Никиты — Изольда. Не обвиняла, просто сожалела о том, что не сложилось и, наверное, уже не сложится. Он слушал, не перебивал. А потом обнял, погладил легонько по плечу и сказал:
— Я думаю, она тебя любит. Мама не может не любить. Просто не все умеют любовь показывать.
И Оле почему-то после этих слов захотелось заплакать. А еще отчаянно поверить, что мама ее очень-очень любит. Ведь мама не может не любить.
Пиликнул телефон. Оля затушила сигарету и включила дисплей. Не Денис. Папа. Поинтересовался, во сколько завтра Никита заканчивает учиться, чтобы отвезти на физиолечение. Оля завтра весь день на выездах — не сможет это сделать сама.
Папа… Оля сказала ему через несколько дней после переезда Дениса, что теперь они живут вместе. Геннадий Игоревич долго молчал в трубку, а потом задал всего один вопрос:
— Ты счастлива, дочка?
— Да, — ответила она просто.
И они еще некоторое время помолчали.
Теперь он всегда звонил, собираясь приехать, точно боялся, что будет лишним, побеспокоит. Олю эта щепетильность умиляла и сердила одновременно.
Ответив папе, Оля сделала последний глоток из кружки. Вот и чай уже выпит, а Дениса все нет. Может, что-то случилось? Надо все-таки позвонить. Но только она повторно взяла в руки телефон, как послышался звук открываемого замка. Пришел, дома.
И трубка отложена, а Оля уже на ногах и идет в прихожую… Он услышал ее шаги и, повесив на крючок куртку, обернулся. Лицо Дениса казалось строгим, даже немного суровым, когда он проговорил:
— Не надо было меня ждать. Я же предупреждал, что буду поздно. Время полдвенадцатого, а ты не спишь!
Только Олю такая воспитательная отповедь не испугала, она подошла к Денису, сняла с его шеи шарф, положила на полку и, обхватив руками за плечи, прошептала:
— Если бы ты только знал, какое это счастье — ждать.
Денис еле слышно вздохнул, а потом обнял в ответ, сказав с какой-то безнадежностью в голосе: